Апельсин потерянного солнца

Едва забрезжил рассвет, Кнар встала, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить детей. Она на цыпочках подошла к кровати, где вальтом спали братья. Одеяло, несмотря на то, что Кнар по нескольку раз за ночь поправляла его, вновь съехало и уже сползало на пол. Чувство болезненной жалости кольнуло материнскую грудь, когда в зыбком свете просыпающегося утра она увидела свернувшиеся калачиком худенькие, щуплые, казавшиеся беззащитными тела мальчиков. Хватит ли сил сберечь, защитить их, оградить от явных и скрытых многочисленных опасностей и несчастий, поставить их на ноги? Конечно, односельчане относились к ним с сочувствием, поддерживали — кто словом, кто делом. Рано повзрослевшие в отсутствие старших и выглядевшие больше своих лет соседские подростки помогали колоть дрова, подправить скособочившуюся калитку, залатать дырку на крыше. Но что могло заменить мальчикам отцовское плечо, слово и воспитание?..

Кнар поправила съехавшее одеяло, тщательно подоткнула его края под беспокойные спины и ноги сыновей, словно укрывала от окружающего мира. Обострившийся в отсутствие главы семейства материнский инстинкт заставлял её превратиться в коршуна, защищающего своё потомство. Ей казалось, что за каждым углом притаилась опасность, и она старалась «спрятать» детей, заслонить, укрыть их от коварной действительности. Но мальчики росли как-то вне её назиданий, вопреки её страхам, по программе, заложенной природой с рождения — бойкими и непоседливыми, одновременно ответственными. В свои неполные восемь Алек и вовсе чувствовал себя взрослым. Он порывался вместе со старшими подростками косить в поле, убирать урожай и связывать его в снопы, возить сено, управляя лошадью. Как-то собрался взобраться на крышу заделать дырку, откуда текло во время сильного дождя.

— Мал ещё, не твоё дело, — категорически запретила мать, — свалишься — костей не соберёшь…

Но у Алека уже были свои собственные поведенческие соображения, которые, впрочем, он высказывал вслух пока лишь младшему брату: «Будешь во всём слушаться маму, назовут тебя «маменькиным сынком», и никто не будет тебя уважать».

Мальчикам в самом деле не хватало мужского влияния, совета и подсказки. Кто как не отец мог внушить сыну уверенность в своих силах, доступно объяснить, кто такой храбрый человек, а кто — трус, поговорить о чести и достоинстве, воспитать в сыне волю и твёрдость? Ведь сыновья подражают отцам…

Но движимая вполне понятным материнским инстинктом Кнар, сама того не сознавая, лишь усиливала своими запретами внутреннее стремление растущих сыновей к самовыражению и свободе. Военное поколение детей само по себе уникально: преодолевая тяготы, лишения и невзгоды, дети войны не только становились практиками, но и философами жизни.

В девять лет Эрик, в отличие от брата — романтичный и мечтательный, напишет первое своё стихотворение — о родной деревне, об отце, сеющем золотые пшеничные зёрна на залитом солнцем поле, о войне, налетевшей с ясного неба хищной птицей, об отнятом солнце и осиротевшем очаге. Оно родится как-то само собой, совершенно неожиданно и в не совсем подходящий момент — на нелюбимом уроке арифметики… Но пока Эрику было всего шесть с хвостиком лет, и о своём даре мальчик ещё не подозревал.

Шёл 1943-й. Третий год безотцовщины. До Победы оставалось ещё два года.

Глава 12

Алеку снился сон: отец вернулся с войны, усталый и поседевший, как односельчанин Унан, и рассказывал о лютых боях с фашистами. Мальчик слушал его затаив дыхание, с повлажневшими немигающими глазами. Он был счастлив, что папа наконец появился и пришёл навсегда… Но, не закончив свой рассказ, отец вдруг тронул его за плечо, как бы прощаясь, и произнёс с лёгкой улыбкой: «Вставай сынок, я разговаривал с тобой с иного места».

Алек открыл глаза. Он реально чувствовал энергетику родительской ладони на своём плече, однако вместо отца мальчик увидел лишь комок света от пробивающегося сквозь шторы солнечного луча. Подступившие во сне светлые слёзы радости сменились слезами горького разочарования и обиды…

Кнар же продолжала пребывать в своём особом, существующем между реальностью и воображением сне, напоминающем многосерийную киноленту, сценарий которой писался невесть кем и где, но с удивительной скрупулёзностью и последовательностью.