Апельсин потерянного солнца

Ещенко вздрогнул, нервно передёрнулся и невольно отступил на шаг. Он, видно, понял, что переборщил, и лишь как-то скомкано произнёс в ответ:

— Мой друг не может врать…

— Он ответит за свои слова!

Багумян был весь багровый от гнева. Металл во взгляде и голосе сержанта обескуражил офицера. Таким растерянным его никто ещё не видел. Ещенко даже попытался отшутиться:

— Оказывается, вы опасный человек, товарищ Багумян…

То ли вследствие данного инцидента, то ли просто из соображений предосторожности, но вскоре военнослужащим армянской и азербайджанской национальности перестали выдавать боевое оружие и назначать в караул.

Командиру отделения артиллерийской разведки Армену Багумяну, верой и правдой служившему своей большой родине, за которую отдал жизнь его дед, было до боли обидно, что происходящие на его малой родине события[83] преподносятся с кондачка, без желания вникнуть в суть дела, как результат происков экстремистов, разжигающих межнациональные страсти и толкающих людей на беспорядки. Тем самым такие «интернационалисты», как Ещенко, подливали масла в огонь (некоторые, быть может, даже не понимая этого).

С каждым днём у Армена росло беспокойство и неодолимое желание быть рядом с родными и земляками, попытаться чем-то помочь им. Хотя до конца службы оставался почти целый год, он решил во что бы то ни стало перевестись служить в свой родной город, где закипала справедливая митинговая волна, которую пытались подавить высокопоставленные чиновники ЦК КПСС и бакинский политический режим…

Предчувствовал ли Армен, что всего через пару лет семидесятилетний колосс вдруг рухнет, не станет ни большой родины, ни её многонациональной армии, и многие обвинят в этом… его маленькую, крохотную в масштабах страны родину, которая, якобы, дала старт параду суверенитетов[84] и положила начало развалу огромной советской империи…

Глава 2

Диана, сестра сослуживца Армена Роберта Аванесяна, никогда не забудет вечер 28 февраля 1988 года, когда, выйдя на балкон, она увидела, как во двор въехал грузовик, откуда с шумом выпрыгнула группа молодых мужчин в чёрном. В руках у них были металлические прутья. Они начали что-то выяснять у жильцов первых этажей. Было видно, что те пытаются отвести их от дома, указывая куда-то через здание напротив. Но молодчики не хотели уходить, по всей видимости, не доверяя словам жильцов…

Когда отец молча достал из ящика топор и встал у двери с выражением отчаянной решимости на лице, до Дианы наконец дошла суть происходящего, и она сильно испугалась. Вдруг в прозрачной белой дымке появился образ матери с протянутыми для объятия руками. Ещё будучи совсем маленькой девочкой она знала, что мама живёт на небесах, наблюдает оттуда за ней, очень любит её и никогда не даст в обиду…

Диана подошла к отцу и попросила… убить её. Что-то жалкое и беспомощное вдруг мелькнуло на твёрдом лице отца, но он быстро взял себя в руки: «Дочка, я буду защищать тебя до последнего… Но ты знаешь, что должна сделать, если они ворвутся в наш дом…»

Они жили на пятом этаже, и Диана знала, что если погромщики вломятся к ним, то она выбросится с балкона…

В это самое время недоброе предчувствие охватило её брата Роберта, смутная тревога всё сильнее стала теснить грудь… Ситуация, в самом деле, была страшная и одновременно абсурдная до безумия: пока солдат защищал общую родину, там, в городе, где он родился, грозились вырезать его семью…

То, что творилось в течение трёх дней в Сумгаите, Эрик сравнит в своей поэме с эпидемией чумы. В качестве эпиграфа к скорбному произведению он выбрал слова Альбера Камю из романа «Чума»: «Микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает… Он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или в стопке белья, он терпеливо ждёт своего часа в спальне, подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах, и, возможно, придёт на горе и в поучение людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлёт их околевать на улицы счастливого города».

Ужаснее всего в Сумгаите было то, что микроб вражды и ненависти был возбуждён самими людьми, действовал избирательно, выбирая в качестве своих жертв лишь армян. Сознание «обычного советского человека» отказывалось верить в происходящее, так как двухсоттысячный промышленный Сумгаит слыл интернациональным рабочим городом. Азербайджанцы, русские, армяне, люди других национальностей жили и трудились рядом, не особенно задумываясь о том, что вирус ненависти и вражды к иноверцам, буйствовавший ещё не так давно, во времена младотурок[85], не умер, не исчез, а всего лишь был искусственно загнан на задворки сознания и рано или поздно должен напомнить о себе…

Чума развивалась канонически. Её тревожные симптомы появились тогда, когда к армянским кварталам стали подвозить на грузовиках булыжники, впоследствии использованные для погромов и убийств.