Апельсин потерянного солнца

Небольшие отряды самообороны спонтанно формировались по всей области. Общая опасность требовала сплочённости и единства. Помимо юношей, молодых и зрелых мужчин, в отряды шли также люди вовсе не военнообязанные: женщины, старики и подростки. Они называли себя фидаинами[95], и это была не патетика: в самом деле, движимые всеобщим энтузиазмом, люди готовы были пожертвовать собой ради того, чтобы отстоять родную землю, защитить свои семьи, честь и достоинство своего народа. В процесс самообороны включились и нашедшие приют в Нагорном Карабахе беженцы — если на территории Азербайджана эти люди не имели возможности защитить себя и свои права, то сейчас большинство из них было готово сделать это с оружием в руках, понимая, что, пролив кровь за вновь обретённую родину, они восстановят свою попранную честь, человеческую и историческую справедливость.

Вскоре дислоцированным в Степанакерте и невольно оказавшимся меж двух огней частям[96] разваливающейся вместе с империей советской армии было дано добро покинуть территорию Нагорного Карабаха. С арены ушёл «сдерживающий» фактор, и отряды самообороны остались лицом к лицу с азербайджанскими воинскими формированиями, которым достались крупные склады военной техники, вооружения и боеприпасов расформированного Закавказского военного округа. Имея многократное преимущество в живой силе и боевом оснащении, противник рассчитывал добиться скорой победы. Одновременно с активизацией наступления на фронте стали более массированными артиллерийские обстрелы и бомбовые удары по армянским населённым пунктам, всё теснее сжималось кольцо экономической блокады. Расчёт был прост: смертельно напугать людей, лишить их элементарных средств для существования, заставить отказаться от борьбы и подчиниться или же покинуть навсегда свои родные очаги. Однако такое невиданное давление лишь укрепляло дух сопротивления и решимость карабахцев защитить себя, не позволив повториться кровавому «сумгаиту».

Дело защиты родины обретало поистине всенародный характер.

Глава 17

Тяжёлое, усиливающееся с каждой минутой предчувствие надвигающейся беды заставляло сердце лихорадочно биться. Сжавшись в комок на стуле в углу комнаты и упёршись застывшим взглядом в одну точку, Эрик дрожал крупной дрожью, словно от сильного озноба. Он не замечал Астхик, вросшую от ужаса в пол, и не слышал зовущую его Анаит, не чувствовал её дрожащей ладони у себя на плече. Тем временем в полусотне километров от них, на поле боя, разворачивались драматические события: отряд Армена пытался прорвать смыкающееся кольцо вражеского окружения…

Автоматная очередь ударила, словно тяжеленной кувалдой, в левое предплечье. Боль от первой пули была столь сильной, что двух других ран — чуть выше кисти и под мышкой — он почти не почувствовал. Точнее, не успел почувствовать каждую рану в отдельности: всё слилось в один мощный удар, который, как показалось в первый момент, оторвал и унёс руку…

Усилием воли раненый преодолел первый шок. Осознав, что все части тела на месте и он стоит на ногах, Армен вдруг преисполнился чувства уверенности в себе и решимости ни в коем случае не сдаваться, не проявлять слабости перед подчинёнными. Его даже не смутило, что рука с двумя переломами тотчас вспухла, застыв в неестественном виде — согнутая в локте и с открытой ладонью, направленной вверх. «Вперёд! Не отставать от товарищей!» — мысленно приказал командир отряда самому себе.

Не выпуская автомата, предплечьем здоровой руки Армен попытался положить кисть левой в раскрытую грудь афганки. Однако через несколько шагов рука вылезла из-под одежды и, почувствовав свободу, с силой подалась влево до отказа, причинив тупую, жидко-тошнотворную боль, и ещё долго успокаивалась, нелепым приветственным жестом содрогаясь прямо перед глазами. Она абсолютно не подчинялась, казалась чем-то самостоятельным и чужеродным. Ребята на ходу перевязывали Армену раны. Бинты моментально набухали от крови, кислый запах которой мутил разум…

«Ещё не все кончено…» — как бы раздваиваясь, внушал раненый себе, своему внутреннему «я».

В детстве, уже хорошо понимая, что смерть неминуема для всех, он почему-то был уверен в собственном бессмертии. Мальчику тогда искренне казалось, что смерть обойдёт его неким волшебным образом… Вспомнив это сейчас, почти двадцать лет спустя, Армен невольно улыбнулся.

Вместе с тем он не мог, не решался представить себе, что буквально через несколько минут может стать таким же неподвижным и бесчувственным, как лежащий неподалёку пень, вырванный с корнями снарядом. Он не хотел верить и тому, что часть боевых товарищей, с которыми ещё недавно делил пищу, сон и отдых, погибла… И это нежелание признавать жестокую реальность удивительным образом придавало сил.