Апельсинки. Честная история одного взросления

Моя мама, как и все мамы, сформированные в советском обществе, считает свой опыт бесценным и щедро раздает советы по материнству. Основные заповеди: накорми и закутай — нужно соблюдать неукоснительно.

— Мам, сегодня плюс двенадцать. Солнце шпарит. Все плюс пятнадцать на солнце! Все тает и течет. Какие шерстяные носки? Зачем?

— Он отморозит ноги, — повторила мама свою последнюю фразу с интонацией: «Я кому сказала!»

— Мам, для чего ты пророчишь всякую гадость? Зачем даже слова такие в космос произносишь? Скажи просто: я переживаю, чтобы он не замерз. А ты сразу с диагнозами! Сразу обморожение! В плюс пятнадцать!

— Потому что отморозит!

— Я смотрю, ты меня услышала, — вздыхаю я и иду собирать сына.

— Тает снег, снег холодный, ты хочешь трехлетнего ребенка засунуть в сугроб в резиновых холодных сапогах без шерстяных носков! Он отморозит ноги!

— Да? Ты, мам, тогда не мелочись. Расскажи, как его положат в больницу с гангреной, — ерничаю я. Да, я тоже не железная, а очень даже тряпичная и раздраженная, если довести.

Я хочу быстрее одеть сына и выйти на улицу, потому что находиться в ауре маминого недовольства, которое я ощущаю физически, невыносимо. Я его почти вижу. Как смог. Как дым от сигарет.

Мама курит. И я. Пассивно курю. Я просила маму бросить курить к рождению внука. Она обещала, но не бросила. Теперь мы с сыном вдвоем пассивно курим мамины сигареты.

Я натягиваю сыну теплые колготки, спортивный костюмчик, непромокаемый комбезик и — вуаля! — новые сапоги!

— Ну как тебе, не жмут? — спрашиваю я довольного сына, разглядывающего картинки на сапожках.

— Нет! — сын довольный, прыгает в сапогах, чтобы показать мне, как ему не жмет.

— Не прыгай, Дась, пожалуйста. Пока мы гостим у бабушки, на ее территории, надо соблюдать ее правила. Сейчас вот выйдем на улицу — и там напрыгаемся от души!

Дася доверчиво устраивает свою ладошку в моей руке, и мы весело идем на улицу.

По пути мы едем на лифте, и я объясняю сыну, что в лифте прыгать нельзя.

— Это тоже бабина телитолия? — уточняет сын.

— Не совсем. Это общая территория. Но есть места, где нельзя прыгать, потому что это опасно. Например, лифт. Лифт возит людей, а сам он висит на тросе, и если люди будут прыгать, то трос оборвется, и лифт может упасть. Поэтому прыгать небезопасно.

— А у бабы почему низя плыгать? Что у бабы оболвется?

— У бабы нервы оборвутся, — бормочу я, а вслух говорю. — Дась, давай так. Будем считать, что прыгать у бабы в квартире тоже небезопасно, потому что наш пол — это потолок для тех, кто живет ниже. И если мы с тобой будем скакать, как слоны, он провалится, и мы упадем к соседям снизу.

— Так под нами ж Петька зивет. У него зе лего есть. И самоётик! Очень хоёшо, если пловалимся.

— Это очень плохо, Дась. Потому что очень больно. Лететь-то целый этаж. Будет больно, как тогда, когда ты с качелек упал.

Дася поджал губки. Он вспомнил то легендарное падение и потер лоб, на котором целых две недели сиял фиолетовым цветом огромный фонарь.

— Я не буду плыгать у бабы. Это опасно.

И бойно.

— Вот и правильно.

Тем временем мы подошли к детской площадке. На ней было по-весеннему грязновато. Ни с горки покататься, ни на лестнице полазить. Под качелями был целый бассейн грязной подтаявшей жижи.

Дася остановился в недоумении.

— Мам, а что зе делать-то? Мозно я плосто по лужам побегаю?

— Конечно! Я для этого и купила тебе новые сапоги!

— Ула! — закричал сын и стал скакать по лужам. Каждый его прыжок создавал салюты брызг, которые приводили сына в восторг.

Мимо шла женщина лет пятидесяти. Она была в забавной зелено-коричневой шляпе и таком же болотном пальто. Очень похожа на Рину Зеленую в роли Тортилы, только потолще и помоложе.

— Мальчик! Что ты творишь! Ты же сейчас в лужу упадешь! — всплеснула руками женщина. — Куда смотрят твои родители!

Последнее предложение она произнесла, адресуя его мне, видимо, решила, что я не родитель, ибо посчитала, что, будь я в своем уме, я бы в жизни не позволила ребенку скакать по лужам.

— Родители смотрят за сыном. — Я приветливо улыбаюсь женщине.

Тортила так опешила, что поставила свою сумку на подсохший островок асфальта.

— Ваш ребенок скачет в луже! Вы не видите?

— Вижу.

— А почему не делаете ему замечание? Он же скачет в луже!

— Он скачет, потому что хочет.

— Что значит хочет! Мало ли что он хочет!

— Очень важно, что он хочет. Это, можно сказать, самое важное!

— А если он захочет спрыгнуть с девятиэтажки?

— Тогда я объясню ему, что такое смерть, и он перехочет.

— А если он курить захочет?

— То же самое. Я не буду запрещать, я просто объясню. А выбор он сделает сам. И если он выберет курить и рак легких — ну что ж, это его выбор.

— А я бы ему губы разбила.

— А я не бью детей. Насилие не эффективно.