Апельсинки. Честная история одного взросления

И вдруг девушка у окна, та, что Аленушка, начинает истерично орать в мой телефон:

— Алло! Я выйду отсюда нах…й и порежу себе вены, слышишь, мудак ё…анный, а сначала убью твою шлюху сраную и тебя тоже, козлина вонючий…

У нее вздулись вены на шее, изо рта летит слюна, глаза безумные. Вот оно, состояние аффекта…

— Кто дал ей телефон? — озабоченно кричит врач и вместе с санитарками бросается к девушке. Они втроем наваливаются на нее, пытаются сделать укол, со стороны выглядит, будто они хотят ее задушить, и я вижу, как постепенно стихает агрессивное сопротивление вязаных оранжевых носков под действием укола.

Я застыла от ужаса. Здесь запрещены мобильные телефоны? Я не знала.

— Сигареты принесла? — спрашивает Щербатый рот. Я ощущаю ее дыхание на шее: так близко она подошла сзади, нарушила личное пространство.

— Нет, — я отстраняюсь.

Мать смотрит на меня торжествующе. «Видишь, в каком я аду? По твоей вине!» — читаю я ее взгляд.

Аленушка утихла, врач возвращает мне телефон, смахивая со лба потную челку. Он больше не выглядит импозантным: халат помят, две верхние пуговицы оторваны, глаза растерянные. Теперь он больше похож на местного пациента, который играет врача.

— Не давайте тут никому телефон. Это психиатрическая больница, а не переговорный пункт.

— Простите.

Врач быстро и как-то обиженно уходит. Наверное, в свой 15-й кабинет.

— Забери свою подачку, я к ней не притронусь! — шипит мать.

Спектакль окончен. Гаснет свет. И многоточий больше нет.

— Ну, отдашь кому-нибудь, санитаркам, девочкам. — Я пожимаю плечами и собираюсь уходить. — Теперь в субботу приду. Если что надо, ты врачу скажи, а я ему буду позванивать.

— В какую субботу? Ты издеваешься? Забери меня отсюда сейчас же! Кому говорю! Я здорова! Знаешь, каково это — жить среди психов? — Она кивает на оранжевые носки. — Они и ночью не спят! Я хочу домой! Я спать хочу! Иди к нему, выпиши меня!

Я отвожу глаза, говорю твердо:

— Я теперь в субботу приду! — и быстро, не оглядываясь, иду к двери.

В спину мне летит нестройный хор голосов:

— Сволочь! — это мать.

— Ты красивая… — женщина-мумия.

— Сигареты принесла? — Щербатый рот.

После беседы с врачом выхожу на улицу, залитую солнечным светом, и вдыхаю свободу полной грудью.

В список необходимых вещей на субботу сразу после сока, печенья, пластиковой чашки и очков дописываю сигареты для Щербатого рта. А вдруг ее никто не навещает?

Барто

Есть такие люди —
Им все подай на блюде!

Это Агния Барто. Но это про мою маму.

Она всю жизнь прожила в глухом убеждении, что люди вокруг существуют для того, чтобы решать ее проблемы.

Она никогда не боялась обременить собой. Наоборот, делала это легко, даже с вызовом. Сделай это для меня, тебе что, жалко, что ли?

И люди делали. Многие просто не умеют говорить «нет». А те, кто решался на отказ, попадали в черный список неблагодарных сволочей.

Мама и сама делала людям много добра, но не безвозмездно. Ее добро облагалось пожизненным налогом вечной благодарности.

— Он отказался везти меня на дачу, старый дурак, — сердилась мама.

— Ну, может, он занят? — пыталась я защитить неизвестного мне старого дурака.

— Он так и сказал. Когда же он просил меня захватить ему стройматериалы на «Газели» и я все организовала, я почему-то была не занята!

— Да, но это было пять лет назад, и тебе было по пути! — вспоминаю я давнюю историю.

Но у услуг, оказанных мамой, нет срока давности. Вчера или полвека назад — будь добр отдать долги.

— Люди — неблагодарные сволочи, — выносит мама диагноз всему поколению. — А этот старый дурак вдвойне. Пусть только попросит меня о чем-нибудь… — добавляет мстительно.

Для мамы просить — это ненапряжный полезный навык. Положительный глагол. Просить, дышать, есть, пить — обычные рутинные жизненные действия.

Я — другая. Я — ее антипод, потому что ненавижу просить. И дело не в заносчивой гордости. Я просто считаю, что никто никому ничего не должен, поэтому если я что-то прошу, то должна заплатить. Услугой, деньгами, своим расположением. Образно говоря, я предпочитаю сделать сама, чем «покупать» чужое одолжение.

И вопрос не про проблемы с делегированием. Здесь другое — глубинное стремление к самодостаточности.

Я наняла для мамы сиделку по имени Валентина. Ей пятьдесят шесть лет, но она бодра и подвижна, и возраст бледнеет перед активным характером и девичьей непосредственной улыбкой.

Валентина недавно похоронила отца, за которым ухаживала пять лет. При этом она с радостным смирением согласилась на эту работу: во-первых, дополнительный заработок, во-вторых, руки-то помнят.

Отец Вали долго и мучительно умирал от диабета. Последний год он был совсем плох, не узнавал родных, кричал в голос по ночам, а в редкие минуты просветления плакал в ладони дочери и просил его убить.