Апельсины из Марокко

Когда он навел аппарат, я положил руку на спинку Нининого стула. Я думал, Нина не заметила, но она повела своим остреньким носиком, заметила. Кажется, все это заметили. Чиф подмигнул стармеху. А Боря и Иван сделали вид, что не заметили. Заметила это Люся Кравченко, которая шла в этот момент мимо, она улыбнулась не мне и не Нине, а так. Мне вдруг стало чертовски стыдно, лoтом прямо я весь покрылся. «Ветерок листву едва колышет», тьфу ты черт… На кой черт я писал стихи да еще посылал их по почте? Когда же я брошу это занятие, когда уж я стану настоящим парнем? Я положил Нине руку прямо на плечо, даже сжал плечо немного.

Ну и худенькое плечико!

Как только щелкнул затвор, Нина дернулась.

– Какой вы, Гера, – прошептала она.

– Какой же? – цинично усмехнулся я.

– Какой-то несобранный.

– Служба такая, – глупо ответил я и опять покраснел.

Официантка шла к нам. Она тащила огромный поднос, заставленный бутылками и тарелками. Это была такая гора, что голова официантки еле виднелась над ней, а на голых ее руках вздулись такие бицепсы, что дай бог любому мужику. Снизу руки были мягкие и колыхались, а сверху надулись бицепсами.

Чиф налил ей коньяку, она благодарно кивнула, спрятала рюмочку под фартук и отошла за шторку. Я видел, как она помужски опрокинула эту рюмку. Ну и официантка! Такая с виду домашняя тетушка, а так лихо пьет. Мне бы так! Я хмелею быстро. Не умею я пить, что ты будешь делать.

Иван и Боря закусывали и строго глядели на Нину. А Нина чувствовала их взгляды и ела очень деликатно.

– Ты ему письма-то пиши, – сказал Иван ей, – он у нас знаешь какой. Будешь писать?

Нина посмотрела на него и словно слезы проглотила. Кивнула.

– Ты лучше ему радиограммы посылай, – посоветовал Боря. – Очень бывает приятно в море получить радиограмму. Будешь?

– Ну, буду, буду! – сердито сказала она.

Ей, конечно, было странно, что ребята вмешиваются в наши интимные отношения. Заиграла музыка. Шипела, скрипела, спотыкалась игла на пластинке.

– Это танго, – сказала Нина в тарелку.

– Пойдем! – Я сжал ее локоть.

Мне сейчас все было нипочем. Мне сейчас казалось, что я и впрямь умею танцевать танго.

Мы танцевали, не знаю, кажется, неплохо, кажется, замечательно, кажется, лучше всех. Хриплый женский голос пел:

Говорите мне о любви,
Говорите мне снова и снова,
Я без устали слушать готова,
Там-нам-па-пи…

Этот припев повторялся несколько раз, а я никак не мог расслышать последнюю строчку.

Говорите мне о любви,
Говорите мне снова и снова,
Я без устали слушать готова,
Там-нам-па-пи…

Это раздражало меня. Слова все повторялись, и последняя строчка исчезала в шипении и скрежете заезженной пластинки.

– Что она там поет? Никак не могу разобрать.

– Поставьте еще раз, – прошептала Нина.

13. Корень

– Хочешь, Васильич, я тебе всю свою жизнь расскажу?

И я рассказываю, понял, про свои дела, и про папашу своего, и про зверобойную шхуну «Пламя», и сам не пойму, откуда берется у меня складность, чешу, прямо как Вовик, а капитан Сакуненко меня слушает, сигаретки курит, и дамочка притихла, гуляем мы вдоль очереди.

Вот ведь что шампанское сегодня со мной делает. Раньше я его пил, как воду. Брал на завтрак бутылку полусладкого, полбатона и котлетку. Не знаю, что такое, может, здоровьем качнулся.

– Боже мой, это же целый роман! – ахает дамочка.

– Я так понимаю, – говорит капитан, – что любая жизнь – это роман. Вот сколько в очереди людей, столько и романов. Может, неверно говорю, Ирина Николаевна?

– Может, и верно, Володя, но не зовите меня по отчеству, мы же договорились.

– Ну вот и напишите роман.

Задумалась дамочка.

– Нет, про Костюковского я бы не стала писать, я бы про вас, Володя, написала, вы положительный герой.

Ну и дамочки пошли, ребята! Ну что ты скажешь, а?

Володя прямо не знает, куда деваться.

– Может, вы отойдете, а? – спрашивает он дамочку. – Мне надо с матросом конструктивно, что ли, вернее, коллегиально, конфиденциально надо бы с матросом поговорить.

– Хорошо, – говорит она. – Я вас в столовой обожду.

Отвалила наконец.

– Слушай, Валя, – говорит он мне, – я, конечно, понимаю твои тяжелые дела, и матрос ты, в общем, хороший… А место у нас есть: Кеша, знаешь, в армию уходит… Но только чтоб без заскоков! Понял? – заорал он в полный голос.

– Ладно, ладно, – говорю. – Ты меня на горло не бери. Знаю, что орать ты здоров, Васильич.

Он почесал в затылке.

– В отделе кадров как бы это провернуть? Скажу, что на исправление тебя берем. Будем, мол, влиять на него своим мощным коллективом.

– Ну ладно, давайте, – согласился я.

– Пошли, – говорит, – наши уже в «Маячке» заседают. Представлю тебя экипажу.

– Только знаешь, Васильич, спокойно давай, без церемоний. Вот, мол, товарищ Костюковский имеет честь влиться в наш славный трудовой экипаж, и все, тихонько так, без речей.

– Нахалюга ты, – смеется он. – Ну, смотри… Чуть чего – на Шикотане высадим.