Апгрейд

— Не-ет, он просто содержит информацию и служит для идентификации. — После того, как отсканировал ноги, Лари комментирует: — Ничего не понимаю. Вижу только титановую вставку в правой малой берцовой кости. Нет у тебя ни чипов, ни жучков.

Он поднимается, задумчиво смотрит на сканер, как в зеркало. Фургон поворачивает, и мы едва удерживаем равновесие. Лари садится в кресло, потирает гладкий подбородок. Я распределяю патроны по ячейкам патронташа, сую пистолеты в кобуры, нож — за голенище берца, тянусь за вещмешком, поворачиваю голову и замечаю, как по лицу Лари будто бы пробегает волна, стирает с него беззаботность, меняет цвет кожи на мертвенно-бледный. Он глядит с ужасом и, направляя на меня пистолет, шепчет:

— Мама-Иннана…

В этот момент его силуэт вспыхивает красным, в голове появляется знание, что передо мной опасный преступник, которого нужно ликвидировать, и одновременно Лари нажимает на спусковой крючок, но я успеваю метнуться в сторону. Пуля застревает в кузове. Лари не успокаивается. Пятясь назад, продолжает палить в меня, засевшего за креслом, тряска едущего автомобиля не прибавляет ему меткости.

Что за хрень?

Я мог бы уложить Лари, мало того, я безумно хочу… нет, я ЖАЖДУ это сделать, просто руки чешутся, но остатками разума понимаю, что нельзя, во-первых, я его уважаю, во-вторых, он должен рассказать, что со мной происходит.

— Убирайся отсюда прочь, тварь! — орет он.

Теперь он бежит ко мне, рискуя нарваться на мою пулю, откатываясь к мониторам, стреляю в его руку с пистолетом. Третья пуля находит цель, Лари вскрикивает, роняя оружие, я бросаюсь на него. Валю его на пол, сажусь верхом, заламывая руки, и глаза застилает багровая муть, ширится, пухнет желание убивать, заслоняет здравый смысл.

— Что происходит, Лари? — с трудом подавляя ненависть к нему, спрашиваю я.

В его глазах плещется ужас, тело бьет крупная дрожь. Или это просто машина едет по плохому асфальту и трясется?

— Ты больше не Леон, — говорит он, выплевывая слова. — Ты — крысоед. Тебя отпустили, чтобы ты вернулся и убил всех, кого любишь. Тебе вряд ли дадут даже сдохнуть, и все, что ты можешь — уехать в другой зиккурат, чтобы не подвергать опасности свою стаю.

Я понимаю его слова, но не принимаю их.

— Как это возможно? — говорю, вставая с него.

— Не знаю, — он сворачивается калачиком, баюкает раненую руку, а сам поглядывает на валяющийся на полу пистолет. — Воздействие идет на мозг безо всяких чипов. Программа называется «Крысоед».

Видимо, от сопротивления программе перед глазами начинает темнеть, инстинкт самосохранения намертво сцепляется с разумом, который отказывается подчиняться и убивать Лари. А вот бывший приятель тянется за пистолетом левой рукой. Берцем отшвыриваю оружие, выбираюсь из лаборатории на переднее сиденье и приказываю Биллу остановиться, он перестраивается в крайний ряд, я выскакиваю из фургона и не разбирая дороги бегу прочь.

Несусь, шлепая по влажному асфальту. А когда приходит осознание, что я стал куклой зверобогих, изо всех сил желаю выбежать на трассу, но ноги не слушаются меня. Потом пытаюсь спрыгнуть с моста, но не могу сдвинуться с места. Мне не нужна такая жизнь, но я нужен ей.

Ты не смог ликвидировать преступника и предотвратить его грядущие злодеяния.

Твое предыдущее достижение аннулировано.

Осталось предотвратить 500 правонарушений.

В наказание я чуть дольше бесконечности терплю такую головную боль, что едва не отключаюсь. Постепенно возвращается способность соображать, и становится еще хуже. Боль, разрывающую душу, не погасить лекарствами, не заткнуть действиями.

Зверобогие превратили мою жизнь в жалкий обрубок без радости и цели. Мне нельзя вернуться к тем, кого я люблю, я опасен для них. У меня нет даже надежды, что найдется выход.

Бездумно бреду по мокрому асфальту, а потом мокрый, отчаявшийся, я просто сажусь на мост и свешиваю ноги. Бездумно смотрю на пустынную ярко освещенную площадь с идолами богов, в брюхах которых — приемники для вещей. Считается, что Ваал брезгует черноротыми, потому не принимает от них человеческих жертв, и они жертвуют вещами, которые не сгорают, а переходят служителям культа, спускающихся сюда с верхних ступеней.

У меня нет денег и сухих вещей. Думаю, Ваал не обидится, если я его немного выпотрошу. А если обидится, тем лучше.

Спускаюсь на огромную площадь, которая заканчивается храмом, а на нем — голопроектор, транслирующий ролики из жизни богов. Блики отражаются в мокром асфальте, и я будто бы шагаю по акварельному холсту, выполненному техникой по-мокрому. Ценитель прекрасного во мне так сокрушается, что под рукой нет красок и холста, что я даже ненадолго забываю о своих проблемах.

На полпути к крайнему идолу я замираю, потому что голограмма меняется: появляется дикторша в белом костюме с огромным стоячим воротником и объявляет: