Аплодисменты

В 1969 году маме осталось несколько лет до пенсии, но папа решил: «Леля! Щас мы у самом разгаре (успехе). Нам нада щас, и только щас, уходить з работы. Наше время вже кончилося. Уходить нада раньший, пока тибе не сделали намек. Хай у людей будить добрая память про нас. Ты вже не та, он як расползлася. Ну ладно, не в етом дело. Мне што? Я играв и играю. А ты у кругу стоишь… Не, дочурка, послушай, она мне гаварить на массовке: „Товарищ баянист, играйте помедленнее, пожалуйста“. Ето ж кому сказать! Радному мужу гаварить: „Товарищ баянист!“ Усе ж дети знають, што мы твои мать и отец. Ей, значить, помедленней, а она еле ходить… А детям як? Ето ж дети, ребяты — скорые, чуковные. Сегодня помедленней, а завтра што делать товарищу баянисту? Не, Лель, не, детка, крошка моя ненаглядная, ето больно, но ето жисть. Мы с тобой честно усю жисть проработали, а теперь надо ехать у Москву. К дочурке. Теперь дочурка — наша главная опора. И ей надо по хозяйству и з Машую помочь. Будем переезжать у Москву».

И в сентябре 1969 года они переехали.

Папа трагически переживал то, что я не снимаюсь.

— Ничегинька не понимаю. Танцуить, поеть, на аккордевончике и на пианини играить. Хочишь драму — заплачить, хочишь — комедию. И дома садить. Усе работают, а она не. Дочурка, ты мне што-то не договариваешь. Наверно, ты допустила якой-то крупный ляпсус, и за ето тибя не беруть у кино.

— Да нет, папа, нет же.

— Ну а тогда у чем же дело? Чем ты хужий?

А я и сама не знаю. У него были на все свои ответы.

Объясняешь ему, что нет роли…

— Як ето для тибя нет роли, когда ты усе вмеишь?

Что прошла мода…

— Якая такая мода? Як талант, то усегда у моди.

Что другая тематика…

— Так нада пойти у студию, подсказать им тематику.

Что для музыкальных девушек я уже постарела…

— Лель! Што она гаварить?! Да ты, дочурка, як прибодрисся, да подкрасисся — тибе як семнадцять!

А в драматической роли меня не видят…

— А ты сделай так, штоб увидели. Скажи: дайте я вам зыграю любую драматическую роль. И режиссер тогда глаза распрастреть! Во як нада — боевито!

Мой папа был так далек от сложной и запутанной жизни на студии! Я ничего не могла ему объяснить. Доведет меня до слез, закроюсь в своей комнате и уже не рада, что родители переехали. Я так надеялась, что будет легче. Привыкла одна…

Мама все понимала и очень меня поддерживала, но и папу защищала: «Ты его тоже пойми. Он ведь страдает. И по-своему прав».

Папа внимательно следил за всеми актрисами, о которых писали в газетах и журналах, не пропускал их фильмов, пытался сам во всем разобраться.

В то время мне очень нравилась одна актриса — самая популярная и очень красивая. Все ее роли были интересные, она казалась не по годам умной. А лицо — как на полотнах Ботичелли. Я могла долго, не отрываясь, смотреть на ее чудесное лицо.

— Папа, сегодня к нам придет самая красивая актриса!

Папа приоделся и стал ждать. Когда она пришла, он с ней поздоровался и пошел в другую комнату. А мы сидели у меня, разговаривали, смеялись, я ей пела свои песни. Потом я вошла к папе и спросила:

— Ну, как тебе, пап? Правда, она чудесная?

— Хто? Вот ста девычка? Ето она и есь?

Он ждал большую русскую красавицу с косой. А эта очаровательная молодая женщина была хрупкой, высокой, стройной, в коротеньком платьице и никак не походила в его представлении на кинозвезду.

Папа замялся, а потом, чтобы меня не огорчить, неуверенно сказал:

— Не-е, она приятная… Лицо востроватое. И глаза як стекло.

Когда он успел все разглядеть? Он же ее видел мимоходом, здороваясь. Я потом более внимательно смотрела на нее. Глаза распахнутые, необычные — очень красивые. А вот подбородок, действительно, «востроватый». Глаз у папы был меткий, все подмечал мгновенно: характеристику давал точную, как реприза в эстраде, — в двух словах. Актрису же с «востроватым» лицом на следующий же день пошел смотреть в кино. Чем-то она ему все же приглянулась. Вставал он очень рано и в кино всегда ходил на первый сеанс, пока мы с мамой еще спали.

— Лель, ну посмотрев я ету девычку. Она неплохо справилася. Хоть она у кино и не танцуить и не поеть. Только гаварить…

— Марк, это замечательная актриса! У нее есть свое лицо. Совсем необязательно ей отбивать чечетку…

— Во-о! Здорово, кума! Куда заехала. Оставь, Леличка, бога ради. Актриса должна уметь усе. На то она и актриса.

В гостях у меня побывала Кира Муратова. Мы с ней вместе учились у Сергея Аполлинариевича Герасимова в институте кинематографии. У нас была объединенная мастерская актеров и режиссеров. Кира была режиссером. Я часто играла на курсе в работах, которые режиссировала она. Мы давно не виделись, и нам было что вспомнить, о чем поговорить.

К нам заглянул папа.

— Извиняюсь, не помешаю?

— Нет, что Вы, наоборот. Люся о Вас так много рассказывала…

— Ето она можить. Про роднога отца нагаварить, чего, можить, и не нада… А ты чечеточку бьешь?

— Что?

— Чечеточку, гаварю, бьешь?

— Н-нет…

— А на аккордевончике играешь?

— Н-нет…

— А Люська усе чисто вмеить. И чечеточку, и на аккордевончике. Ну, я пойду вам чайку поставлю…

— Пап! Так Кира же не актриса. Она режиссер!