Апокалипсис 1920

— В Шанхае. Столице европейской интервенции, а по совместительству контрабандистской Мекке. Клиенты у нас, в основном, с Родины, но, знаешь, здесь всё равно ни у кого не возникает вопросов к нашему бизнесу. Всем просто плевать. У них страна разваливается, коррупция кругом.

— У нас, вообще-то тоже.

Мы молча многозначительно переглянулись и, затем. как ни в чём не бывало, отправились дальше. Ящер кратко продемонстрировал мне общую для всех развлекателей гримёрку, а затем провёл в более скромные помещения на чердаке сего шикарного дома. Там, плотным рядком, располагались комнаты прислуги, одну из которых выделили мне.

— Тут у тебя большая кровать, тумбочка, да стул. Разве что-то ещё нужно?

— Да, не помешала бы ванная и ещё…

— Это был риторический вопрос. Ты же не на курорте. Баня для всех общая, в подвале. Банные процедуры обязательны и проходят раз в два дня. Там же, рядом, можно постирать свои тряпки в тазике. Туалет у вас всех на этаже.

— Ну, в целом, не дурно.

— Ещё бы! Ты, главное, запомни, что клиенты сюда приходят расслабиться, чего-нибудь выпить и выкурить. Кого-нибудь подцепить за звонкую монету. Лучше ничего лишнего им не говори и никуда свой лисий нос не суй. Оставь всё как есть, и тогда себе и нам врагов не наживёшь. Ясно?

— Вполне.

— Что же, тогда располагайся. Твоя униформа в тумбочке. Рабочий день весь вечер и всю ночь, днём можешь поспать. Но, разумеется, не сегодня. Сегодня готовься. Ну всё, будут вопросы, подойди в мой кабинет. Или сразу к боссу, он тут частенько бывает. — ящер похлопал меня по плечу и вышел прочь.

Я затворил за ним дверь и стал готовиться к тому, чтобы превратить эту комнату в свой оперативный штаб. Мы обговорили с Йозефом, что тот сначала проникнет сюда под видом клиента, а затем ускользнёт наружу, чтобы организовать наблюдательный пункт вне здания. Мне крайне повезло, что в моей комнате было довольно большое окно, обладавшее также небольшой площадкой с внешней стороны крыши, что превращало его в очень удобное место для связи.

Да, учитывая умения нашего врага, я не смогу просто сказать словами своему напарнику всё то, что смогу узнать. Однако, мы предусмотрели какой-то такой исход. А потому л стал готовить себе "аппарат связи". Он представлял из себя масляную лампу, которой я мог бы передавать сигналы морзянкой в ночи. И снятые с ветхих подушек наволочки, которые выступали в качестве эрзац-заменителя флажков семафоров.

На другой стороне улицы я наблюдал удобное место на крыше соседнего здания, где мог бы остаться Йозеф. Но прежде всего, мне было необходимо в целом указать товарищу своё местоположение. Для этого я повязал одну из наволочек на ручку оконной рамы, в надежде на то, что мой друг сможет заметить их с улицы. Рано или поздно он должен был бы.

Затем мне оставалось только переодеться и приготовиться к тому, что придётся терпеть множество отвратительных людей много вечеров подряд. Чёрт, надеюсь всё пройдёт гладко, а не как это бывает обычно…

Печать вторая — Феликс — Банальное зло

Две недели каторжных выступлений пролетели практически незаметно. Весь вечер и всю ночь я не сходил с помоста, голося и свои стихи, и все те чужие, которые помнил наизусть. Затем, с ломотой в ногах и гадким привкусом гари на языке, я забирался в свою комнату, полнившуюся клопами, и засыпал, чтобы вновь повторить цикл унижения.

Унижения не из-за той гадости и мерзости, что творилась вокруг и происходила со мной тогда, когда сходил со сцены. Нет, это было что-то к чему человек может привыкнуть. Утопить в себе, под чувством долга перед страной и товарищем. Унизительно было то, что в этом месте всё было пропитано той самой атмосферой, что царила во времена правления императора.

К людям здесь относились исключительно потребительски, как к вещам. Их использовали по прихоти и исключительно ради возвышения собственного эго. Из работников этого заведения не пытались выжать выгоду или что-то получить, нет, их использовали, как когда-то использовали холопов, просто для поддержания осознания того, что существуют индивиды второго сорта, которые будут повиноваться тебе просто по праву рождения. Это особое чувство собственности, которое смешано с ощущением собственной исключительности.

Конечно, не все посетители были дворянами. Но от этого становилось ещё более противно. Даже все эти богатые выходцы из крестьян, купечества и прочих сословий, считали, что деньги наделяют их властью над теми, у кого этих денег нет. Они тешили свою порочную гордость, зная, что в "Аду" им позволено вообще всё.

В один день я видел, как один бывший царский офицер, имевший приличное состояние, заплатил лично хозяину баснословную сумму, чтобы прилюдно съесть местную, шанхайскую девушку. И тот дал добро. Ведь в "Аду" можно всё. Мне было невыносимо смотреть на подобное преступление и очень хотелось вмешаться. Но я не мог. Вернее, я испугался.