Апокалипсис от Кобы

Я навестил у Аллилуевых Кобу через несколько дней. Он попросил меня привезти Камо. Я привез.

Мы пили чай. Родителей опять не было. За столом сидели сестры Надя и Анна и брат их Федя. Я и сейчас вижу ту Надю. У нее смуглая кожа прабабки-цыганки. Темные волосы расчесаны на прямой пробор, ровно падают на плечи, и такой же безупречно ровный прямой нос и тонкие губы. Все это создает ощущение чего-то твердого, непреклонного. Женственны только невысокая точеная фигурка и, конечно, глаза – огромные, карие, нежные и… печальные.

Напротив Аллилуевых сидим мы – Коба, Камо и я. Младшие Аллилуевы завороженно смотрят на Камо. Еще бы – герой партии. Так ловко умел убивать! Сам герой партии рабски преданными глазами глядит на Кобу. Коба же… весь вечер весело подтрунивает над Камо, а тот добродушно сносит. И Надя чувствовала: легендарный Камо боготворит Кобу! Неразговорчивый Камо вдруг начал рассказывать о наших подвигах, о том, как был бесстрашен Коба… Хотя Коба строго запретил упоминать о его участии в эксах. Но я понимал – на этот раз он разрешил. Да, он был влюблен. Второй и последний раз я видел его влюбленным.

Наконец Камо замолчал, и теперь уже заговорил Коба. Говорил не умолкая. Надо заметить, он был в ударе. Все время поглядывая на Надю, смешно рассказывал, как на каждой остановке поезда господа буржуи с красными бантами приветствовали их – «жертв проклятого царского режима». Как в привокзальных ресторанах испуганные хозяева кормили голодных «жертв» бесплатно. Она хохотала. После смешной истории тотчас последовала трогательная. О собаке Тишке, с которой одинокий Коба разговаривал в бесконечные полярные ночи.

– Я часто рассказывал ей о вас всех, – признался Коба. – Причем так часто, что при слове «Аллилуевы» она радостно, долго лаяла.

И опять хохотала Надя.

Польщенный, он завершил повествование совсем героически. Как в полярную ночь в чудовищный мороз, в пятьдесят градусов он отправился добывать рыбу, чтобы не умереть с голоду. И дошел… Через все дошел. С каким восторгом Надя, не читавшая рассказов Джека Лондона (которые читал Коба), смотрела на него! Боже мой, как она на него смотрела! Как горели ее обычно печальные глаза!

Я и сейчас вижу: они сидят за столом в начале века, пьют чай вприкуску и весело смеются… Камо, Надя, сестра ее Аня и брат Федя. Я смотрю на них из самого конца века. Я уже все знаю: Коба убьет Камо, посадит в тюрьму сестру Нади, погибнет и сама Надя, сойдет с ума ее брат… Опасный у нее жених! Но все это впереди.

Сейчас Надя смотрит на него хмельными, влюбленными глазами.

Его первая шахматная партия

Вначале я ничего не мог понять. Помню, с каким изумлением я читал «Правду», которую выпускали теперь Каменев и мой друг. Очень странно писал в ней Коба. Славил Российскую социал-демократическую партию, будто забыл, что единой Российской социал-демократической партии для нас, соратников Ленина, не существует: есть два непримиримых врага – большевики и меньшевики. Чего стоили призывы Кобы к завоеванию Босфора и Дарданелл, его требования непременно сохранить территории бывшей империи! Коба открыто топтал ленинские лозунги.

На моих глазах произошла яростная сцена. Я пришел к нему в редакцию и буквально столкнулся с ворвавшимся туда Шляпниковым. Оттеснив меня, он бросился в кабинет Кобы. Я услышал крик:

– Мы, большевики, призываем к ленинским лозунгам – братанию на фронте, немедленному прекращению войны! А ты что пишешь в нашей партийной газете? «Лозунг „Долой войну! “ совершенно не пригоден!» – вот что ты пишешь! Твой товарищ Каменев призывает солдат «отвечать пулей на немецкую пулю». А эта твоя империалистическая околесица – «завоевать проливы и сделать Черное море внутренним русским морем»?..

И тут я услышал ответный бешеный вопль Кобы:

– Вон отсюда! Убью, сволочь!

Раздался страшный грохот. Бедный Шляпников пулей вылетел из кабинета.

Когда я вошел, Коба преспокойно сидел за столом и писал. В углу валялся брошенный в Шляпникова стул. Он поднял голову и усмехнулся:

– Товарищ Наполеон учит нас: у настоящего политика гнев не поднимается выше жопы… Учимся, понемногу учимся, – и прыснул в усы.

…Шляпникова расстреляют в дни террора одним из первых. Коба ни про кого никогда не забывал…

Бедный Шляпников был прав: то, что писал Коба, было повторением того, что писали и говорили министры Временного правительства и меньшевистское руководство Совета. Так что и правительство, и вожди Совета сразу заметили Кобу, влиятельного функционера радикальной партии большевиков с такими удобными нерадикальными взглядами. «Коба Сталин» – так по-новому подписывал он свои статьи. По-новому подписывал он их не зря. В Петроград приехал совсем новый Коба. Прежний остался за Полярным кругом – преданный, жалкий глупец, которого использовали и так легко забыли. Новый Коба Сталин больше не служил богу Ленину. Коба Сталин служил себе. Точнее, себе и Революции – постольку-поскольку она могла служить ему.