Читаем Апокалипсис в русской литературе полностью

Апокалипсис в русской литературе

«чур чур чурашки буки букашки веди таракашки» шептал Салогуб и потом гнусаво запел о смерти

золотой дракон развернулся и спустился с неба чтобы одеть ему на голову горшок бывший в употреблении.

«Торжественность момента» нарушил пискливый голос Мережковского увешанного куклами старинными гравюрами и картинами:

«дьявола продаю! за копейку чертик Гоголя, за ½ копейки сверхчеловек Лермонтова! Мистический сферический… Подходите, богомольчики, кликушечки, блохоборчики!..»

Кузьмин Бальмонт и Брюсов следуя обычаю мух деловито оставляли жирные следы на всех старинных изображениях героев древности…

разбуженная саранча сонно схватила Салогуба и пожевав губами изблевала его и вышел он из ее рта сморщенным рыхлым и бритым.

и стал он отфыркиваться:

мечты – обман и сон!

и закартавил триолеты земле.

Блох с Белым положили головы свои и плакали, а Мережковский укорял их:

продали революцию черту,

он напустил на вас Цусиму и Порт-Атур, он съел ваш театр и башмаки, культуру и семью… кто съел ваш ужин?! ха-ха-ха!

З. Гиппиус скрипуче подхихикивала.

как будто в стороне от всех сидел меленький чех (Чехов) так любивший рыбную ловлю и думавший выудить всех чертей из российского болота…

. . . . . . . . . .

Чорт! – кто-то закричал сбоку – сам черт! берегитесь, – А-н-а-т-е-м-а!

а насмешливый голос отвечал ему:

– не страшно! –

и в самом деле никакого черта не было и неудачный пастух Андреев так и остался лгуном.

чтобы утешить его хоть несколько А. Ремизов надул игрушечного чертика украденного на «вербе» и тот запищал вздрогнул и вытянулся.

Так кончился черт у русской литературы а с ним и сами литераторы оплакивающие его как безутешные вдовы

. . . . . . . . . .

на смену русским литераторам пришли речетворцы – баячи будетляне – и сразу превратили черта в дворника

черти ли страшны будетлянину? как господин нисходит в ад – и там смятение, подземные в затруднении: –

их палец тщился начертатьмои земные пять именно легче коготь поломатьчем отгадать как я клейменОгонь и муки мне нипочеми стиснув зубы хулу шепчупод тонким жалящим бичемсмелюсь тихонько палачуи бес стал пятиться невольнозаметив что глумлюсь шепнулсебя щипая больнотебе я предаюсь…

(а крученых «полуживой»)

не случайно в литературе до нас разлито адское сладострастие (негр Пушкин, мрачный корнет Лермонтов, тайный огонь Гоголя и т. д.)

Достоевский пес но он же и сладострастное насекомое! и восхвалявший беса Ф. Сологуб воспел в последний и грязное извращенное сладострастие (таков же А. Ремизов – насекомое)

но у писателей до нас и сладострастие ненастоящее.

у них не есть а лишь хочу.

уж подлинно «символизм»

с победой над адом покоряется и украшение его: любовь-сладострастие

Тебе навеки я отдаденавияся ведьма изреклаи ветр и зверь и дева-гадинакасались моего чела

(«Полуживой»)

Рисунок Н. Нагорской

И шалунья слава и богатства этого мира стали иными – стали пустым местом

меня венчали черным знакоми уксус лили на язык.копьем украсили и пакивознесся дикий крик

(полуживой)

ненадежен и сам ад. ему так легко погибнуть

в своем коренном сладострастии – муки и случая.

Гибель страстно играющего в карты подземелья мы видим с ясностью:

…и скука тяжко нависаяглаза разрежет до концавсе мечут банк и загибаязабыли путь ловца. . . . . . . . . .все скука угнетаети грешникам смешнодрова в камине угасаюти занавешено окно

(«Игра в аду» Крученых-Хлебников)

указав на этот конец конца, баячи будетляне в своем творчестве уже исходят от других вещей целей и замыслов.

мы даем новое искусство –

без моралина

и без чертяковщины!..

А. Крученых.

1913–1922 г.