Апокриф

В залах искусства Франции восемнадцатого-девятнадцатого веков посетителей было больше. Впрочем, возможно, это была только иллюзия, возникавшая из-за меньших размеров помещений. Уриил увлеченно изучал творения Родена, а Третий Ангел, оставшись один, медленно шел сквозь залы, едва замечая то, что висит на стенах, обуревавшие художников противоречивые чувства, фантазии и страсти, скользили вокруг, не касаясь его. В конце концов Рафаил просто остановился у окна, глядя на серый дождь. Когда светит солнце, земля радуется и улыбаются ангелы. Значит, когда ангелы грустят — идет дождь? Похоже на наивную детскую сказку. Разве ангелы могут грустить? Что может омрачить Свет Божий? Грехи людей?

— Мама, — громким шепотом позвал за его спиной детский голос, — смотри, мама, мальчик с картины…

— Опять выдумываешь? С какой картины?

— А вон с той! Вот — мальчик, а вот — картина!

Рафаил повернулся и, с улыбкой кивнув разглядывавшей его девочке, посмотрел туда, куда указывал маленький палец. Девочка еще слушала замечание о том, что показывать пальцем неприлично, по-прежнему глядя на него с веселым любопытством, а Ангел медленно пошел навстречу еще одной версии легенды людей, исход которой когда-то зависел от него.

На этот раз это была сцена прощания Товия с отцом перед тем, как они с Рафаилом отправились в путешествие. Иллюстрация к популярной Библии, хоть эта история и не входила в канон. Красиво, слишком чисто и правильно, так, как никогда не бывает в жизни, простертые благословляющие руки еще слепого Товита, гладкость ниспадающих тканей, шляпы путешественников, белоснежное одеяние Ангела и неизменные посохи, но…

— Здравствуй, Товий, — прошептал Рафаил, глядя на того, кто, как и на многих картинах до этой, держал его за руку.

Но это были они. Товий, смуглый, больше похожий на римлянина, чем на еврея, склонивший темноволосую голову, принимая благословление и Третий Ангел, уже готовый вести его и оберегать в пути, стриженый, светлокожий и, — Рафаил только сейчас неожиданно это понял, — действительно, не от мира сего. Его зеркальное отражение на холсте не замечало его. Оно было там, в том далеком остановившемся мгновении, а он — здесь.

— Мама говорит, что там, на картине, нарисован Ангел, — Рафаила неожиданно тронули за руку, выдергивая в реальность, — ты — Ангел?

— Если я скажу, что да, — он присел на корточки рядом с девочкой, чтобы их глаза были на одном уровне, — ты поверишь?

— Взаправду? — она тронула пальцем цепочку на шее, глядя на Рафаила. — Ангел-хранитель? Как у меня на иконке?

— Да, ангел-хранитель.

— И ты придешь, если случится что-нибудь плохое, и поможешь?

— Обязательно.

— А если ты в это время будешь занят и не услышишь?

— Я услышу, — пообещал Рафаил. — Правда, услышу.

— Это хорошо, — подумав, согласилась она серьезно. — Ты обещал, Ангел!

И девочка убежала вслед за матерью в следующий зал.

— Рафаил? — Четвертый Ангел бесшумно появился рядом и встал за плечом, не касаясь.

— Нам пора, — откликнулся Третий, вставая.

— Да. Музей закрывается.

— А. Ну, да, и поэтому тоже…

Дождь прошел. В просвете между грязно-серых облаков над Невой показалось солнце.

13 февраля-13 августа 2004 г.

В тексте использованы фрагменты песен «Самый громкий крик — тишина» Эдмунда Шклярского («Пикник») и «Going to the run» группы «Golden Earring»