Апокриф

Лорри позволяла себе иногда вставляться с достаточно ехидными, как ей казалось, вопросами в его горячие речи в надежде посеять в голове брата хоть какие-то зерна сомнений в отношении того, что тот проповедовал… но — тщетно. Исполняя данное себе слово, она избегала резких формулировок, которые могли бы без обиняков показать ее настоящее отношение к тому, что говорил Темар, а тот, пребывая в каком-то новом и непонятном для Лорри состоянии сознания, не мог оценить скрытую иронию в ее словах. Напротив, он полагал, что сестра и в самом деле возжелала проникнуться такими замечательными, такими универсальными, такими справедливыми идеями его веры. Достаточно мягкие экивоки, которые Лорри позволяла себе в отношении явных противоречий между маловразумительными картинами бытия, которые перед нею развертывал брат, и реальной жизнью, исторгали из Темара лишь дополнительные потоки слов, в коих доказательность заменялась горячечной вдохновенностью, или подходящей цитатой из Завета Истины, а в наиболее сложных случаях — универсальным: «Это — не умом, это — душой нужно понять! Внутреннее око в себе открыть!» И он все звал ее пойти с ним на очередное бдение Инзонского отделения «Веры и молодости», чтобы встретиться с его обожаемым наставником, после контакта с которым, по святому убеждению Темара, не «просветлиться» было невозможно…

А Лорри все никак не могла взять в толк, каким образом ее брат, выросший в семье, которую никак нельзя было назвать религиозной, где главным авторитетом был такой умный, такой скептичный, такой ироничный отец, смог в столь короткий срок превратиться в слеповера и начетчика, предать, как ей казалось, память об ушедшем родном человеке, встать на сторону тех самых мерзавцев, которые, как она полагала, свели с ума мать и вообще были виновниками всех безобразий, которые творились в стране. Она заранее ненавидела неведомого ей «наставника» Темара и даже внутренне репетировала гневные монологи, предназначенные для ее гипотетической встречи с этим человеком. Однако времени для такой неприятной экскурсии, к счастью, уже не было. Да и если б оно было, — не пошла бы Лорри с братом в его «святой вертеп», как она мысленно окрестила собрание единомышленников Темара. Когда она представляла себя в окружении толпы одетых в униформу «Веры и молодости» — черные туфли, черные брюки (юбки) и белые рубашки со стоячим, под самый подбородок воротником — молодых людей с прижатыми к груди цитатниками «Завета Истины», ей становилось не по себе, буквально до тошноты. Она хорошо понимала, что, имея твердое убеждение собственной правоты, не обладает ни достаточными знаниями, ни даром убеждения или какого-то особого красноречия, чтобы противостоять их организованному напору. Представляла она себе и «наставника» почему-то пожилым, худым, гладко выбритым мужчиной с ежиком седых волос на голове, который с ехидно-сочувственной улыбочкой назидательно выговаривает ей за то, что она по молодости своей судит о том, о чем понятия не имеет, а затем — цитирует, цитирует, цитирует… Она чувствовала, что неизбежно потерпит поражение, но не в том смысле, что вдруг сама «просветлится», а в том, что, не умея нанести противнику существенного урона, даст ему еще большую уверенность в его силе и возможность торжествовать над ее слабостью.

В конце-концов, Лорри все-таки сорвалась и вновь наговорила брату резкостей, получив в ответ соответствующую порцию гнева. На том и расстались.

Глава 13. Любовь

Лорри училась на четвертом курсе университета, а война шла уже третий год.

Поразительно, но люди довольно быстро свыклись с тем, что на южных границах страны постоянно работает тупая, но упорная мясорубка, беспрестанно засыпающая страну бумажным снегом похоронных извещений и неуклонно повышающая среди населения процент физических и психических калек. Привычными стали постоянная инфляция, мобилизационные меры в экономике, перенапряжение на работе, карточки на продукты первой необходимости и неизбежный черный рынок. Как-то уже казалось, что так было много лет, чуть ли не всегда. Военные действия окончательно приобрели позиционный характер, лишь изредка вспыхивая с новым ожесточением в тех местах, где кто-либо из противников отваживался предпринять еще одну попытку добиться решительного успеха. А вообще, правительства обеих стран больше надеялись на то, что их собственных экономических резервов и политических ресурсов окажется больше чем у противника, и он, изнуренный, пойдет на уступки, чем и будет достигнута победа. О безоговорочной капитуляции супостата уже никто не помышлял ни с одной, ни с другой стороны фронта. Обе страны беднели, постоянно обогащая своих «друзей» за рубежами, охотно поставлявших им все необходимое для взаимного убийства…

* * *