Апокрифы древних христиан

В гимне Пронойи мы встречаем некоторые из уже знакомых выражений, применяемых в источнике для описания обретения и передачи знания. Есть и новые. О человеке, "том, кто слышит", говорится как о "восстающем ото сна тяжелого", о "пробуждающемся". Что же касается Пронойи, то она стремится "пробудить", "сказать", "заставить вспомнить", "передать", "наполнить уши (слушающего) всеми вещами", она ищет "домостроительство" свое.

Передаваемое знание, о котором так образно сказано здесь, неотделимо от чувства: "...и я сказала: "Тот, кто слышит, да восстанет он ото сна тяжелого". И он заплакал, и он пролил слезы. Тяжелые слезы отер он с себя и сказал..." (31.4-7). В не меньшей мере это знание есть действие: "Восстань и вспомни, ибо ты тот, который услышал, и следуй своему корню, который есть я, милосердие, и укрепи себя перед ангелами бедности и демонами хаоса и всеми, кто опутал себя, и стань, оберегаясь ото сна тяжелого и заграждения внутри преисподней" (31. 14-22).

В этих словах - "следуй своему корню, который есть я" - сказано даже не о единосущности, - о тождестве открывающего и того, кому открывается. Убежденность в этом, то глубоко запрятанная, то прорывающаяся наружу, делает акт познания актом самопознания, и, более того, акт незнания включается как один из моментов в процесс познания. Поэтому откровение Иоанна, приобщающее его к знанию о себе - знанию себя в пределах высшего единства, описано в произведении не только как продолжающее его внутреннюю жизнь, но и как распространяемое на судьбу мироздания (этим познанием восполняется изъян, нанесенный Софией Плероме). Гимн Пронойи также оставляет впечатление картины постепенного единения одного начала - во встречных усилиях Пронойи и человека.

Это представление о самопознании обнаруживается в несколько иных формах и в других апокрифических сочинениях II кодекса из Наг-Хаммади, которому принадлежит изучаемый памятник. Так, в Книге Фомы спаситель, обращаясь к Фоме, называет его "близнецом и другом истинным" и на этом основании требует от него, чтобы он испытал и познал себя. Об этом самопознании спаситель говорит в следующих словах: "И я знаю, если даже сам ты не знаешь, что уже познал ты, ибо, идя вместе со мной, уже познал ты меня. Уже познал ты, и назовут тебя познавшим себя самого..." {22} Образ близнеца находится в одном смысловом ряду с упоминаниями об отражениях, о раздвоенном единстве андрогинов, что в нашем источнике так или иначе связано с самопознанием. О самопознании, как преодолении границ между человеком и мирозданием, о переживании единства говорится в Евангелии от Филиппа {23}.

Подведем итоги. Тема познания как самопознания - самосознания основная для мировоззрения, отраженного в источнике. Самопознание представлено в качестве принципа создания мира и одновременно его спасения. Мировоззрение, которое раскрывается в произведении, можно назвать самопознанием мироздания в человеке и человека в мироздании. Это полностью отвечает общему умонастроению, питавшему гностицизм. Неразделенность космического и человеческого неизменно дает знать о себе в тексте. Самопознание, которое в конце концов все определяет в гностической картине мира, запечатленной в Апокрифе Иоанна, которое лежит в основе всех ответов на "последние вопросы" бытия, неоднородно по своему характеру. Это деятельность ума, а также чувства и поступок, направляемые волей.

С этим связано два обстоятельства. Первое: композиция памятника свидетельствует не только о рассудочном изготовлении текста, но и о свободной творческой фантазии автора. Но это не препятствует произведению быть единым. И экзегеза - не теоретизирующее упражнение, а переживание, перестройка преданного ей человека. Поэтому роль Иоанна, чье имя вошло в древнее название произведения, на первый взгляд скромная, в действительности очень значительна. Откровение не может рассматриваться как отстраненное повествование о тайнах мироздания, это откровение определенного действующего лица, его внутренняя жизнь, его самопознание - самосоздание, в свою очередь меняющее состояние этого мироздания. И стилистика, наконец, при всем разнообразии отдельных частей памятника едина - прежде всего за счет большой эмоциональности, присущей тексту от начала до конца.

Второе: очень определенно выражен антропоморфизм. Описание космической драмы в духе человеческой (ошибка Софии), представление о человекоподобных космических сущностях, злобном творце мира, спасителях - все это смыкается с пониманием самопознания не как сводимого к деятельности чистого интеллекта, а как вбирающего в себя и борение страстей, и волевые порывы. Парадоксально, что эти антропоморфные представления (а можно отметить и явные следы зооморфизма в источнике) выражали умонастроение людей, жаждавших бежать от плоти, но не способных мыслить мироздание вне ее. Этот язык гностических мифов, таких фантастических и телесных, на котором произносился самый суровый приговор той же телесности, напоминает излюбленный гностиками образ змеи, кусающей себя за свой хвост.