Апостол, или Памяти Савла

– Тебе нечасто приходилось думать в последние месяцы, – сказал он. – Ты много разъезжал, резал зелотов, составлял донесения. Но думал ты мало. По-моему, ты мало думал даже тогда, когда писал монографию.

– Когда я в седле, думать некогда… С чего ты вспомнил мою монографию?

– Монография, – презрительно сказал Нируц. – Наукообразная болтовня. Романцы от нее в восторге, а Светоний считает тебя новым Фукидидом… Когда романцы видят офицера из уроженцев, умеющего связать два слова на лацийском, они приходят в неописуемый восторг. А твоя так называемая монография – одна непрерывная компиляция. Тебе хотелось найти сходство между культом Атона и Второзаконием. Разумеется, ты нашел сходство! Такие исследователи, как ты, умеют найти сходство между черной овцой и белой голубкой. Второзаконие ты знаешь, как любой иешивник. А культа Атона вовсе не знаешь, да его никто не знает. Те, с позволения сказать, документы, которыми ты пользовался, – подделки. Они писались через сотни лет после того, как был забыт культ Атона. Но ты ведь хотел произвести впечатление на Светония и Бурра? Так ты произвел впечатление, будь спокоен.

Севела слушал, насупясь. Да, когда в Александрии он от безделья затеял писать служебную монографию, то… Да, ему хотелось обратить на себя внимание Бурра! Дописывая монографию, он уже понимал, что никто ничего не знает о культе Атона.

Однажды, будучи секретарем синедрионального представительства, Севела встречался со старейшинами Александрийской общины. Один из них, рав Заххай, приметил на столе у любезного молодого секретаря лацийский перевод «Хроник царств Египетских».

– Адон секретарь любознателен в истории? – с удивлением спросил седобородый ростовщик Заххай.

– У меня много свободного времени, рав Заххай, – с улыбкой ответил Севела. – Дела Синедриона в Александрии оставляют мне время для чтения.

– Александрия это самое подходящее место для собирателя исторических трудов, – заметил рав Заххай. – Даже после того, как они сожгли Библиотеку.

Только джбрим умеют вложить столько высокомерия в коротенькое слово «они», подумал Севела. Ни Антоний, ни первый принсепс Кай Юлий Октавиан и предположить не могли, что через без малого сотню лет пожилой александрийский джбрим удостоит их память лишь этим равнодушно-брезгливым «они».

– У одного из наших здесь, в Александрии, есть богатая коллекция раритетов, – доверительно сказал ростовщик. – Вы знаете его, адон Малук, он передавал вам взнос общины. Это мар Гицба, антиквар. Вам стоит заглянуть в его контору. Он подыщет для вас подлинники ранних греческих переводов. Вы ведь читаете на иеваним?

– Да, я читаю и говорю на иеваним, – сказал Севела. – Благодарю вас, рав Заххай. Предупредите антиквара, чтобы он приготовил для меня тексты попроще.

Севела купил у мар Гицбы три текста на темном папирусе. То был пересказ короткого царствования Аменхотепа VI, что желал утвердить в Египетском царстве поклонение Атону. Новоизобретенный канон не прижился, да и самого Аменхотепа вскоре не стало. А канон Атона был предан проклятию и забвению. Севела увлекся текстами и написал монографию. Правда, вскоре слог документов, приобретенных у мар Гицбы, показался Севеле чересчур современным. Да и фактура папирусов при более внимательном рассмотрении оказалась не древней. Во времена Неволи не выделывали такого хорошего папируса.

– Высек ты меня? – угрюмо спросил Севела. – Поставил мальчишку на место? Я набитый дурак и компилятор. Я высосал из пальца пустейшую монографию, чтобы удивить Светония и Бурра. Я не умею думать, а умею лишь спорить попусту. Ну и чем я могу быть полезен тебе?

– Я собирал конспекты речей Цукара и Бар-Гоца, – сказал Нируц. – И многие другие речи я тоже долго собирал и изучал.

– Позволь! – недоуменно пробормотал Севела. – Но ведь у Бар-Гоца я был два года тому назад.

– Верно. И два года тому назад меня уже интересовали галилеяне. Вот послушай еще. Я собрал десятки речей галилеян. Они знают, как обращаться к людям. Ни разу не было такого, чтобы перед горожанами распинался златоуст. Ни разу в казармы не забредал для целомудренных речей святоша с постным лицом! И среди адьюнктов в Яффе и Тире не проповедовали простаки с грубыми повадками. В кварталах произносят речи люди крепкие и выглядящие почтенно. В казармах проповедуют балагуры, они и крепкого словца не чураются, и пошутить умеют. А в аудитории приходят образованные риторы в подобающей одежде.

– Скажи-ка, а были такие диспуты, чтобы галилеяне схватились в аудиториях с кохенами? Или же с риторами из иеваним?

Нируц осклабился и встал.

– «Диспут Анакреона из Кесарии с Хананией, что проповедует новое единобожие»! – провозгласил он. – Тот Ханания вошел в здание Schola в одежде ритора и заговорил со студиозусами. Говорил он приятно и увлекательно, говорил о происхождении всего сущего и иронизировал в адрес эллинского учения о рождении мира. Ритор курса не утерпел и вступил с ним в спор.

– Кто победил в том споре?