Апостол, или Памяти Савла

В отцовской половине ничего не изменилось. Стопка листов лежала на левом краю стола, две бухгалтерские книги – на правом. Пахло старым деревом и травяным отваром. Курящаяся паром кружка стояла на столе (мама на ночь готовила отцу отвар от болей в коленях). Отец грузно опустился в кресло. Севела сел на скамью у стены. В дверь боком вошел слуга. Он нес жаровню на ножках. Парень поставил жаровню в угол, покачал, чтобы угли рассыпались ровно, взял маленький мех, раздул угли – повеяло теплом.

– Иди, – сказал рав Иегуда слуге. – Сын раздует угли, если грелка остынет. Иди, Самир, ужинай.

Слуга еще качнул мех и вышел.

– Второй день ты дома, яники, – сказал отец. – Хорошо тебе здесь? Как мама тебя накормила?

– Дома мне спокойно, – сказал Севела. – А мамина еда чудесна.

– А спать не хочешь еще?

– Не хочу, папа. Вчера устал, проскакал почти весь путь от Ерошолойма. А сегодня отдохнул, спать не хочу. Я так рад видеть тебя…

– Скакал ты быстро, – неодобрительно проговорил рав Иегуда и провел рукой по белой бороде. – Лошадь едва жива… Сбила бабку, Самир сказал, что у нее грыжа. А надо было так гнать?

– Хотел поскорее попасть домой.

– Самир позаботится о лошади, – сказал отец. – Он хорошо смотрит за лошадьми. Дельный парень, бухгалтерии обучается с охотой. Думаю поставить его приказчиком в Фаселисе. У нас теперь склады в Фаселисе.

– Что в конторе? – спросил Севела.

– Дела нашего дома хороши, – рав Иегуда поперхал горлом. – Сегодня не будем о них говорить. В конторе ты мне теперь не помощник, так и о делах говорить незачем.

Севела промолчал. Всякий раз, когда он приезжал в Эфраим (немного было таких случаев, но трижды или четырежды он в Эфраим приезжал за эти годы), отец ворчливо напоминал ему о том, что дела дома Малуков совершаются теперь без Севелы, и никакой радости от того рав Иегуде нет.

– Я хочу услышать другое, – сказал отец. – Несколько лет я не спрашивал тебя ни о чем. Ты оставил семейное дело, яники, и скоропалительно уехал в Ерошолойм. Я ни о чем тебя не спрашивал. Я тебе поверил, принял твое решение.

– Я и сегодня тебе благодарен за это…

– Погоди, яники, – рав Иегуда поднял ладонь. – Не благодари. Твое тогдашнее решение было решением молодого человека. Молодой человек может ошибиться, а может угадать свою удачу. Я надеялся, что ты угадаешь удачу. Но вот теперь прошло несколько лет. Достаточное время, чтобы оценить перспективу. Теперь ты в немалом чине… Уже послужил романцам. Путешествовал, повидал Магриб, жил в Александрии, в метрополии бывал, в Киликии, в Армении… Ты увидел мир, яники. Дослужился до капитана – славное дело… Теперь ты мужчина, мне это видеть радостно. Так вот сегодня я хочу поговорить со своим яники, повидавшим мир и выслужившимся до капитана.

Отец опять погладил бороду и спросил:

– Что за цель у тебя? Что за приз? Хочешь власти? От майората ты отказывался, коммерцию оставил… Что ты не любишь деньги, я знал и прежде.

Раскаленная жаровня поддавала ароматным дымком. Слуга бросил туда веточки можжевельника.

– Ну что ты, папа… Я, знаешь ли, не аскет, и деньги люблю.

– Есть люди, которые любят деньги. И деньги любят этих людей. Кстати, среди таких нередко встречаются аскеты… Ты любишь не деньги, а то, что деньги могут дать. Но какая страсть есть в тебе? Если не деньги и не власть – то что?

– Я служу и каждое следующее звание принимаю с удовлетворением, – сказал Севела. – Любви к власти во мне нет. Я видел тех, кто любит власть. Их легко отличить. У них одинаковые складки у губ, и взгляд у них одинаковый… Мне нужен удобный дом, хорошая женщина, хорошая еда. Для меня невозможно быть… маленьким. Ничтожным быть невозможно.

– Любопытно… – хмыкнул рав Иегуда. – Ничтожным ты быть не желаешь, но и сильным быть не хочешь. А ведь если отставить прекраснодушную болтовню, яники, то силен только тот, кто богат и властен. И никак иначе. А прочие слабы или заблуждаются относительно своего места под небом. Ну да ладно… Никогда ты не жалел о том, что уехал от меня?

– Э, папа… – Севела криво улыбнулся. – От тебя это одно. А из Эфраима – другое.

– Да чем тебе так плох Эфраим? – недовольно пробормотал отец и пошевелил седыми бровями. – Город не хуже прочих. Ты мог жить здесь и выезжать в Яффу. И в Понт мог плавать, и в Александрию…