Апостол, или Памяти Савла

Он добирался до расположения отряда целый день. На МАЗе, на стареньком трясучем ПАЗике. На «запорожце» с одним только водительским сиденьем, в коляске мотоцикла. Последние километров пять протопал пешком. Асфальт закончился за Майей, дальше лежал грейдер. Дорогу покрывал толстый слой светло-серой пыли. Когда по грейдеру проезжал КАМаз треста «Якутзолото» с автоматчиком в кабине (эти попутчиков не брали), или водовозка, или автокран, то пыль расплывалась как туман и долго висела в воздухе. Дорохов прошел в тот день километров, наверное, десять. Невозможно хотелось пить. По сторонам от дороги темнела лиственничная тайга, слепни налетали как «Мессершмитты», из кюветов несло болотной гнилью. Несколько раз его подвозили, но все машины шли к Алдану, а деревня Хочо, куда он стремился, стояла в стороне от трассы. Во второй половине дня он остановил мотоцикл с коляской, за рулем сидел рыжеусый мужичок в танкистском шлеме. У мужичка была вода – чистая, холодная, в исцарапанной пластмассовой канистре. Дорохов с наслаждением напился, ополоснул лицо, мужичок терпеливо ждал, подгазовывая. Дорохов влез в тесную коляску, положил на колени рюкзак. Через полчаса мужичок остановил трескучий «Урал» и показал рукой на чуть заметную в траве колею, уходящую вправо. Давай, тут недалеко, сказал мужичок, по дороге иди, не промахнешь, дом увидишь – ваши там. Дорохов, кряхтя, продел руки в лямки рюкзака и размеренно пошел по сырой колее.

Вечерело, и он забеспокоился, что не успеет до темноты. Но вскоре впереди стало светлее, он услышал тонкий зуд бензопилы и вышел на огромную поляну. Он увидел стройплощадку, штабель бревен, гусеничный трактор и зеленые куртки бойцов.

«Выше стропила, плотники!» – подумал он, стащил пропотевшие лямки, сел на рюкзак, закурил. Затягивался и чувствовал, что все московское и институтское из него выходит и уплывает за лиственницы, в траву, в темнеющее небо. А он – как ежегодно, как в прошлом и позапрошлом сезоне – опять готов к запаху гудрона, к шершавой рукоятке мастерка, к дешевому куреву и короткому сну. Все как у Куваева (книжка лежала в рюкзаке).

Отряд разместился в приземистом бревенчатом доме с погребом и большой кухней. Воду подвозили раз в два дня. Имелось озерцо, но пить оттуда возможности не представлялось, озерцо было ледяное, заросшее, с ярко-зеленой водой. Туалет типа «сортир» рыли три дня – через пять «штыков» пошла мерзлая земля с крупинками льда, а еще на «штык» ниже началась собственно мерзлота, долбали ее ломами. Потом придумали разводить в яме костер, за ночь оттаивало на полметра. Приезжал на новеньком УАЗике председатель колхоза, кряжистый, болтливый якут. Председатель привез бойцам картонную коробку «Памира», два мешка гречки (ни разу потом в Москве и прочих местах Дорохов не взял в рот гречки), яблочное повидло в трехлитровых жестяных банках, тушенку, томатную пасту. Обещал обеспечить мясом. Не обманул, обеспечил. На третий вечер из-за лиственниц донесся знакомый шум мотора, показался УАЗик. Машина подъехала ближе, бойцы стали ржать. За машиной поспешала буренка. От коротких рожек к заднему бамперу тянулся ржавый тросик.

«Вот, ёбтыть, мяско вам, студенты, – ласково сказал председатель. – На неделю хватит. А там еще, ёбтыть, подвезу, питайтесь».

Горемыку привязали к навесу, затеялось толковище: как быть с коровой? Теоретиков нашлось до черта. Одни теоретики утверждали, что корове надо перерезать горло – и непременно одним движением. Другие полагали, что надо заколоть в самое сердце – и тоже одним, значит, ударом. Чтобы корова, ёбтыть, не мучилась. Однако никто не брался резать рыжую короткошерстную шею. И пробить одним ударом дышащий бок с подергивающейся от слепней шкурой тоже никто не спешил. Корова тревожно мычала, глядела мутно-фиолетовыми глазами и дважды выпустила из-под хвоста долгую плюхающую струю.

– Кончать ее пора, она засрет тут все, – грубо сказал Давыдов.

Вызвались Саня Кромм и Валера Яровой. Корову отвели от дома, спутали ей ноги. Валера взял кувалду (он здоровый был мужик и решительный), размахнулся и ахнул. Разнесся глухой треск. Корова мягко повалилась на бок. Валера примерился, ударил вниз, сапоги забрызгало кровью. Витя Родионов, пухлый смуглый парень с тонкими усиками, подавился, заклокотал горлом, прижал руки ко рту и побежал за дом.

– Нож давайте! – зычно крикнул Кромм.

А какой нож? Не было у них подходящих ножей, не предусмотрены в стройотрядах мясницкие ножи.

– Да, вашу мать, работнички! – процедил Давыдов.

Он открыл бытовку, вынес бензопилу, стал дергать тросик, с третьего раза завел.

– Вот это кулинария! – нервно сказал кто-то.

Яровой с Кроммом одобрительно скалились, махали Васе руками – давай, мол, быстрее. Давыдов подошел к ним, широко расставил ноги в кирзовых сапогах, наклонился и плавно опустил ревущую пилу на вывернутую бурую шею.