Апостол, или Памяти Савла

– Победил смотритель за внутренним распорядком! – весело ответил Нируц. – Он отослал студиозусов в аудитории и выдворил проповедника из здания. Но ритор Анакреон к тому времени являл из себя зрелище жалкое. Доноситель пишет, что ритор брызгал слюной и налился кровью, как сытый клоп. А проповедник Ханания говорил доброжелательно и спокойно. Ко второму часу диспута почти все студиозусы его громко одобряли и подбадривали.

– А ты узнал, кто этот Ханания?

– Я узнал, кто такой Ханания, кто такой Шимон, проповедовавший в Тире, кто такой Аристарх, проповедовавший в Аскалоне. Их много, они говорят схожее. Их много – это повод для беспокойства?

– Почему ты ждешь, что эти галилеяне набедокурят?

– А это следует из истории Провинции, – сказал Нируц.

Они поглядели в глаза друг другу. Нируц добавил:

– И еще мне думается, что этим сообществом руководят люди особые.

– Кто их направляет? Эссеи? Нет? Митраиты?

– Ты ищешь понятное, капитан. Это сообщество направляют такие люди… Я думаю, что галилеян направляют безбожники.

– В Провинции я знаю только двух безбожников – это ты и твой отец! Я многие вольности позволяю себе. И даже Ида мне выговаривает иной раз. Я богодерзкий джбрим и Книгу соблюдаю неусердно. Но я всегда боюсь! Боюсь, что когда-нибудь Предвечный прихлопнет меня, как обнаглевшую блоху. А подлинных безбожников в Провинции быть не может. Как это ты мне говорил однажды: это не то место и не то время.

– Пусть так. Не то место, не то время. Но это необыкновенные люди.

– Что делать с арестованными?

– Пинхора завтра допроси, – Нируц поднялся. – Опасны ли они или нет – их следует запереть. Я ничего о них не знаю. Поэтому мы будем их допрашивать и…»

– …ему угождал? Ничем ты ему не обязан, родства между вами нет. Зачем ты был у него на посылках?

Он мигнул корпусному, и тот ударил Руфима под ребра.

Руфим заскулил и свалился на пол.

– Не лги, – сказал Севела. – Много крутишь. Отвечай ясно, тогда бить не будут.

– Но я же отвечаю, адон… Я же все говорю, адон… – Руфим вполз на скамью и заплакал. – Места он живого на мне не оставил…

– Путано отвечаешь! Зачем ты ему служил? Денег он тебе не платил… Он рассказывал тебе о своем учении? Ну?

Севела кивнул. Стражник подшагнул к Руфиму и коротко ударил его локтем в лицо. Мозгляк опрокинулся на скамью и тонко завыл.

– Не крути, мразь, – сказал Севела. – Не юли, тогда тебя бить не будут.

– Прошу… – невнятно проговорил Руфим. – Больно… Дышать нет сил…

– Полей его, – приказал Севела.

Корпусной поднял с пола бадью и окатил мозгляка. Тот, всхлипывая, сел и размазал по щеке кровавые сопли.

– Говорили один лишь раз, – прохрипел Руфим. – И он от меня отступился. Никогда потом со мной не говорил. Сразу все понял про меня.

– Что он понял?

– Не знаю, что он понял. Но больше мне про свое учение не рассказывал. Сказал только, что я сухая земля. Так и сказал: сухая, говорит, ты земля, в такую землю сажать без толку.

– Почему ты жил при нем?

Севела сел на скамью.

Руфим вздохнул, попытался отодвинуться.

– Не ерзай! Ты три года у него прожил.

– Так отец же его попросил, когда мне пятнадцать было! – жалобно сказал Руфим. – Адон, прошу нижайше – пусть он уйдет, а? Ну так бьет больно, ну мочи ж нет! Все вам, адон, стану рассказывать, только пусть уйдет он!

Севела глянул на корпусного, велел:

– Оставь меня тут с ним.

Стражник пососал осадненную костяшку.

– На галерее буду, адон капитан, – сказал он. – Понадоблюсь когда – крикните, сей миг приду.

– Воды хочешь? – спросил Севела.

– Дали уж мне воды… Мокрый до нитки… – пробормотал мозгляк.

У него тряслись руки, и голова тряслась. Красные капли с подбородка часто падали на мокрую тунику.

Севела снял с крюка холстину и бросил Руфиму на колени.

– Оботрись. Попей воды. Пей, тебе говорят! И не жалоби меня.

– Так он же зверь… Я ж рот еще раскрыть не успею, как он бил уже…

Руфим скомкал холстину и сунул в нее окровавленное лицо.

– Пей, – повторил Севела.

Мозгляк отложил испачканную холстину, нагнулся и зачерпнул ладонями воду из бадьи. Шумно, с присвистом выпил, поперхнулся и опять откинулся к стене.

– Почему ты у него жил?

– Отец у мастера был в хозяйстве. Семь лет был, по закону. Мастер отпустил его, как семь лет прошли, дал денег на обзаведение. Отец дом построил. Мастер хороший человек, поддерживал отца в неурожай. Другие отпустят и знать тебя больше не знают, живи, как сможешь, да от общины кормись. А мастер Джусем об отпущенниках печется. Всех, кто от отца ему достался, держал до семи лет по закону, после отпускал. А потом поддерживал. Семян давал на сев, дома помогал строить.

– Жив твой отец?

– Виноградник у него теперь… Всем мастеру обязан отец. Когда мне пятнадцать лет стало, отец меня отвел к мастеру. Попросил, чтоб он меня взял. В усадьбу ли, в ремесло…

– Ну и что, ты учился у него ремеслу?

– Не учился, – Руфим помотал головой. – Начал учиться, но тут меня братья-газийцы увлекли. Пришли в Ерошолойм братья-газийцы, стали проповеди произносить. Я того наслушался и сказал мастеру, что уйду с ними. Он отпустил. Ну иди, говорит, захочешь – вернешься.

– А долго ты с газийцами бродил?