Апостол Папуа и другие гуманисты II. Зумбези (СИ)

- Считать имеющееся… - ворчливо отозвался курфюрст, - …Сонки вся в свою маму, и только глаза мои - серые, а не мамины - карие. Ты не знал ее маму, она была из Лаоса, ослепительно-красивая, и… Я не буду отвлекаться на матримониальную историю. Так случилось, что она прожила короткую жизнь. Успела подержать дочку на руках, и… Я помню, был такой солнечный день, и она шепнула: «Сонки». Из-за своего акцента она произносила «sonnig», как «sonki». Так я и назвал дочку…

Курфюрст снова вздохнул, отхлебнул пива из кружки, и произнес:

… - Поведение Сонки с ее 12-летия начало беспокоить меня. Ты понимаешь, о чем я?

- О том, - ответил фон Зейл, - что ты хотел сына.

- Черт побери, Хелм! Откуда ты можешь это знать?

- Просто рабочая версия, Фауст. Но по твоей реакции ясно, что я прав.

- Да, ты прав. И, да, наверное, я воспитывал Сонки слишком по-мужски. Но я любил и продолжаю любить ее. Просто… Черт побери! Я не знаю, как объяснить тебе.

Майор INDEMI сделал чуть заметный отрицающий жест ладонью.

- Фауст, а что тут объяснять? Сегодняшняя западная цивилизация стоит на вчерашней, которая строилась, как мужской мир. И это не исчезло, хотя на уровне официоза стало принято отрицать это, замазывать реальное положение дел иллюзиями равноправия, и вводить все новые юридические фрики против сексизма. Но это лишь ширма, а за ней остается патриархальная скотоводческая мораль из библии. Роль мужчины - владеть и приказывать. Роль женщины – принадлежать и подчиняться. Преклонение политиков Евросоюза перед исламом отчасти мотивировано завистью: мусульмане не стесняются объявлять такое распределение ролей, на котором держится и западное политиканство. Просто, с момента, когда бизнесу Запада потребовалось затащить женщин в активную экономику, тема библейских ролей стала подразумеваемой, но не называемой вслух. И каждый западный индивид, вступая в подростковый возраст, учится подразумевать, не называя вслух, но практически делать. Сонки умная девушка, плюс, ты дал ей мужское воспитание. Вот почему она начала одеваться по-мужски, и изображать парня. Кстати, мужеподобность западных женщин-карьеристок, это почти стандарт. Такие дела.

- Это меня и беспокоит, - проворчал курфюрст, - и странно, что никто в фолкентаге не замечает этого в поведении Сонки.

- Фауст, они не замечают этого, потому что этого нет.

- Ты что, Хелм!? Как этого нет?

- Никак, - лаконично уточнил фон Зейл, и извлек из кармана сигариллу и зажигалку.

Курфюрст Мюллер отхлебнул пиво из кружки.

- Проклятье! Хелм, будет лучше, если ты объяснишь более, чем одним словом.

- Объясню. Сонки - артист, нигилист, и рационалист. Мужской аватар нужен ей не для уверенности в себе (как западным теткам-карьеристкам), а для дел с американскими и евроазиатскими визави, не видящим в женщине равноправного участника бизнеса. На Американском Самоа - Паго-Паго, как на сцене театра, Сонки надевает маску. Аватар отлично сконструирован: она/он может подавлять им своих визави. Но на Германском Самоа иной строй, и Сонки не применяет этот аватар, поскольку незачем. Все просто.

- Артист, нигилист, и рационалист? - переспросил Мюллер, - Может, ты прав, Хелм и, может, поэтому, Сонки не хочет на мое место за Железным столом в фолкентаге.

- Может, поэтому, - согласился фон Зейл.

- Но, - продолжил курфюрст, - я уверен, что уговорю Сонки, если ты останешься.

Майор взял со столика кружку, посмотрел сквозь нее на солнце, и спросил:

- Останусь где?

- Останешься здесь, на Самоа-Уполу. Ты в позапрошлом феврале прилетел на два дня, улетел, и полтора года тебя не было. Вот почему я хочу спросить: сейчас как?

- Пока что, Фауст, у меня здесь работа. А дальше видно будет. Теперь я - не одиночка, следовательно, решение остаться или нет, зависит не только от меня, но и от семьи.

- Хелм, ты сейчас говоришь так, будто пишешь рапорт. Между нами что, проблема?

- Нет, - майор качнул головой, - это моя персональная проблема. И мне решать ее.

- А-а… Это из-за твоих, которые?..

- Да, это из-за моей жены и детей, погибших под американскими бомбами на Первой Новогодней войне. Я не намерен возвращаться к данной теме в разговоре с кем-либо, поскольку, как я отметил, проблема только моя. Персонально моя, ничья больше.

- Я тоже виноват, - возразил курфюрст, - это я обещал переселенцам землю счастья, но вместо этого привел на войну, где кто-то потерял жизнь, а кто-то потерял близких.

- Фауст, я организованно думал на эту тему, и вот что я скажу: в самом начале, как это бывает в проектах типа «эдем», ты, рассказывая нам, приукрасил прогноз на будущее, который сложился у тебя в уме. Нам, всем остальным, так хотелось поверить, что мы закрыли глаза на явные нестыковки в твоем прогнозе. Какая разница, кто, кому, и что обещал тогда, и кто во что поверил? Можно рассуждать о том, кто был виноват тогда, однако сейчас это будут рассуждения ни о чем. Уже нет людей, которые участвовали в начале. Из этой каши нельзя вылезти теми же людьми, которые в эту кашу влезли. Мы другие люди, и есть смысл говорить только о нас сегодняшних. Послевоенных.