Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле

По отрывочным показаниям и воспоминаниям мы восстанавливаем картину, как вели дела с поляками черниговский подполковник и полтавский подпоручик: «Муравьев говорил мало», и, хотя к нему, как к старшему, обращались чаще, «Бестужев не давал отвечать, а только сам все говорил», и «они были между собою неразлучны». Однако пламенные порывы Бестужева Муравьев вовремя переводит на четкий язык политических формул: «Чувства народной ненависти, родившиеся во времена варварства, должны исчезнуть в просвещенном веке, когда известно, что пользы всех народов одни и те же; на сем основании русское общество предлагает Польше возвращение прежней ее независимости и готово всеми средствами способствовать к искоренению взаимной нелюбви двух наций».

Мы знаем теперь, 150 лет спустя, сколь сильным оставалось взаимное недоверие и после первых объяснений, как медленны и молчаливы были эмиссары, приезжавшие на Украину из Варшавы, как Пестель ясно и жестко давал понять, что ежели польские заговорщики не восстанут вместе с русскими, то могут не получить своей свободы даже после перемены власти в России…

На первый взгляд трехлетние переговоры не дали результатов. Но если задуматься, может быть, важнее всех совещаний, пунктов, условий простое «обнимаю Мечислава»…

Прислушаемся к лучшим сыновьям века, членам русских тайных обществ, что говорили они о польском вопросе. Якушкин и многие другие в Петербурге спорили, гневались на то, что царь Александр I дает полякам конституцию, сейм, отказывая в том русским. Пошел слух, будто к полякам вернутся белорусские и украинские земли: дескать, не все ли равно, в каком царстве они будут числиться — российском или польском, если в Петербурге и Варшаве один государь? Это вызвало новое недовольство.

Ревность, недоверие, память о бесконечных войнах с угасшей Речью Посполитой особенно сильны у некоторых членов Северного тайного общества, недовольных слухами, что южные сближаются со «старинным врагом». На этом фоне южане, благодарящие юного Бестужева за его успехи с поляками, ушли вперед по шкале свободомыслия. Правда, в столице поляков мало, а здесь, на Украине, — и на Контрактах, и в Каменке — многие польские помещики, особенно люди, подобные Ходкевичу или Олизару, — постоянные гости, собеседники, собутыльники Раевских, Давыдовых. Когда Пушкину выдается паспорт и 389 рублей 4 копейки на проезд из Одессы в Михайловскую ссылку, начальство специально заметит, чтобы дорога поэта «не касалась» Киева, где много поляков.

Однако и здесь, в южных городах и поместьях, еще не началось то время, о котором чуть позже будут мечтать Пушкин и Мицкевич: «Когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся…»

Однажды Матвей Муравьев-Апостол приезжает к брату в Васильков h видит, как на главной площади среди многочисленных зрителей обучают солдат и в руках унтеров палки, «концы которых измочалились от побоев», Матвей приглашает офицера, заведующего учебной командой.

«Ко мне явился Кузьмин. Напомнив ему о статье рекрутского устава, по которой запрещается при обучении бить рекрут, я присовокупил: „Стыдитесь, г. офицер, доставлять польским панам потешное зрелище…“ Затем я приказал бросить палки и уехал. Возвратившись к брату, я ему рассказал мою встречу с Кузьминым, от которого ожидал вызова. Брат предложил мне быть моим секундантом».

Матвей Иванович пытается говорить на языке, понят-пом дремучему строевику: стыдит поляками, с которыми в это же самое время Южное общество начинает тайные переговоры…

Дуэли запрещены, но Александр I смотрит на нарушения сквозь пальцы: летом 1823-го на юге только и говорят о вызове, который был послан командиром бригады Мордвиновым своему непосредственному начальнику, возглавляющему штаб 2-й армии, генералу Киселеву, Мордвинов протестовал против обвинения его в растрате. Большинство современников находили вызов непосредственному начальнику безнравственным, Кажется, только Пушкин брал в кишиневских спорах сторону Мордвинова, дерзнувшего вызвать важного генерала и «фаворита государя».

Дуэль состоялась, Киселев застрелил Мордвинова.

Но Матвей Муравьев непосредственным начальником Кузьмина не был, и большая разница в чинах (поручик и подполковник) роли не играла.

Вызова, однако, не последовало; через год Матвей опять приехал к Сергею и застал у него Кузьмина: «Он бросился ко мне в объятия, благодаря меня за то, что я его образумил, выставивши пред ним всю гнусность телесного наказанья. Брат мне сказал, что Кузьмина нельзя узнать, что он вступил в солдатскую артель своей роты и что живет с нею как в родной семье». «Польский упрек» принес совсем неожиданный результат.

Так странно, причудливо предрассудки смешивались со свободомыслием. Чуть позже Матвей напишет Сергею: «Признаюсь, я недоволен вашими переговорами с поляками. Ты с ними в таких отношениях, которых никогда не следовало допускать».

От брата Матвея тут не было сочувствия. Что Пестель?