Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле

Какой смысл доискиваться полтора века спустя, в кого был влюблен Матвей Муравьев? Ведь не сбылось…

На дворе 1825 год, самое неподходящее для любви время. Они не знают, что последние месяцы ездят в гости, пьют за здоровье, любят (хотя любить можно и после). Мы знаем — они не ведают, И оттого интимные подробности, невинные сплетни, ничего не значащие предположения вплетаются в страшную, печальную предысторию того, что случится после; тут не отделить лирические Кибинцы от трагического Василькова: Сергей уезжает в полк, Матвей пьет в Кибинцах с мадемуазель Гюене и едет на пару дней к Сергею, император Александр в Таганроге чувствует недомогание.

Сергей — Матвею. Васильков, 18 ноября 1825 года:

«Милый мой и дорогой Матюша!

Вот уже четыре дня, как мы с тобой простились в Киеве, и, однако, все это время мы были разлучены только физически: я следовал за тобою в течение всего твоего путешествия, и надо, чтобы я рассказал тебе об этом: мы поехали в Хомутец и вернулись к домашнему очагу к великому удовольствию всей компании… Во вторник поутру, послав нарочного с письмами туда (т. е. в Кибинцы), мы отправились в Бакумовку обедать с милой сестрой Аннет и Хрущевым, который говорил тебе о своей винокурне и о своих высоких чувствах, о прекрасном воспитании, которое он дает своей дочке, и об изменчивой суетности всего на свете, подымая при этом время от времени руку тем жестом, который ты знаешь. Вечером мы были в бане, а на другой день, т. е. сегодня, ты получил ответ от мадемуазель Гюене, которым ты был очень обрадован, и вот мы оба заняты тем, что пишем друг другу, причем ты рассказываешь мне о своих приключениях, пересказываешь вкратце любезный ответ и говоришь о своих надеждах и о том, что ты вполне доволен.

Так ли я все видел, милый Матюша? Как бы я этого хотел!.. Впрочем, может быть, я как следует не заметил некоторых подробностей, например, что бричка поломалась, что на одной станции не оказалось лошадей, что на другой Никита (слуга) копался. Все это могло видоизменить или замедлить ход остальных событий, но в основном — я хотел бы надеяться — мое второе зрение меня не обмануло, и, признаюсь, я этому очень рад.

Мне нужно, мой дорогой и милый Матюша, знать, что ты спокоен и доволен собой; мне нужно это не только для меня, но и для тебя самого».

Настроение неплохое, переписка Матвея с Кибинцами обнадеживает. Император Александр в Таганроге при смерти, завтра — умрет.

Матвей Муравьев (на следствии):

«У меня была переписка большая с некоторой мадемуазель Гюене, я желал очень (письма) истребить».

Переписка с гувернанткой из Швейцарии была не только у Матвея, но и у Сергея. Письма сожжены во время восстания… Что стало с самой Гюене, сожгла ли она послания опасных братьев или сохранила; может быть, увезла, и они доселе хранятся в фамильной шкатулке в каком-нибудь альпийском кантоне? Бог весть. И все же одно, последнее письмо к ней Сергея Муравьева сохранилось… Сохранилось потому, что в Кибинцах никогда его не получили, мадемуазель никогда о нем не узнала… Несколько месяцев спустя капитан Сотников, производя розыски остатков тайного общества, обратил внимание, что на миргородской почте лежат невостребованные письма, адресованные Матвею Ивановичу и мадемуазель Гюене; письма, прочтенные двумя-тремя чиновниками и на столетие спрятанные в секретный архив…

Когда письма пришли в миргородскую почтовую экспедицию, там уже знали о смерти царя в Таганроге.

Сергей Муравьев-Апостол — мадемуазель Гюене 18 ноября 1825 г., Васильков:

«Я преподношу вам довольно длинное рассуждение, по вы не должны этому удивляться! когда беседуешь с особой, которая имеет обыкновение размышлять глубоко, это пробуждает в нас поток мыслей, которому нет конца. Вспоминаете ли вы, мадемуазель, наши долгие беседы в Кибинцах? Что касается до меня, то сколько раз я мечтал о том, чтобы они возобновились! В ожидании этого времени, которое будет для меня очень приятно, примите уверение в почтении и уважении, которые питает к вам преданный вам…»

Длинные рассуждения касались прочитанных книг. Новый пятитомный французский роман Луи Пикара «Жиль-Блаз революции» не понравился: герой — веселый проходимец; переживая тысячи приключений и спасаясь от смерти, он удобно устраивается при разных режимах — революции, директории, Наполеоне, реставрации, пока не заканчивает жизнь в уютной богадельне.

«Эти люди, — говорит Сергей Муравьев девице Гюене, — приспосабливаются ко всяким обстоятельствам потому, что, лишенные всякой силы в своем характере, они не могут понимать ничего, кроме эгоизма, который заставляет их и в побуждениях других людей находить лишь свою собственную манеру мыслить и чувствовать.

Но сами эти люди — не отбросы ли они человеческого рода?»

И затем — наиболее интересные строки этого письма, где автор рисует свой человеческий идеал, а корреспондентка, конечно, разглядела бы его автопортрет, если б послание когда-нибудь пришло в Кибинцы.