Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле

Ночью, сквозь начинавшуюся метель, двумя дорогами, чтобы нечаянно не разминуться с Сергеем Муравьевым, скачут из Василькова черниговские офицеры, а с другой стороны, в полночь, подъезжают к спящему рождественскому селу полковник Гебель и жандармский подпоручик Ланг: они бы и раньше подоспели, но помедлили, идя по следу и легко узнавая у военных и местных жителей, куда и когда свернула форшпанка с тремя офицерами. На каторге Горбачевский запишет, видимо, со слов Артамона Муравьева: «Командир Ахтырского полка под разными предлогами задержал Гебеля несколько часов и через то дал возможность С. Муравьеву и его товарищам доехать до деревни Трилесы (одна услуга, оказанная им Тайному обществу и Сергею Муравьеву)». Кажется, так оно и было.

Сергей: «Кузьмин, Щепилло, Соловьев, Сухинов… вошедши в комнату, нашли меня арестованным и, когда Кузьмин подошел к брату, лежащему в другой комнате, с вопросом, что ему делать, он ему отвечал „ничего“; а я на тот же самый вопрос отвечал —„избавить нас“».

Вот формула начинающейся революции… До того, как явилась подмога, Гебель и жандарм Ланг вошли в дом, разбудили спящих братьев, предъявили «высочайшее повеление», арестовали, поставили по два часовых у окна.

Матвей: «Мы пригласили Гебеля напиться чаю, на что он охотно согласился. Пока мы сидели за чаем, наступил день».

Разговор, видимо, был мирным: Гебель обнадеживал, что в столице разберутся, мечтая, конечно, чтобы дело было некрупным, так как в конечном счете командир сам отвечает за любой беспорядок в полку. Братья же, верно, испытывали кроме унижения и горечи известное чувство странного облегчения — ведь опять судьба сама распорядилась, и от них более ничего не зависит. Муравьевы не знали, дошла ли их записка к Кузьмину — может быть, посыльный перехвачен?

Но тут появляются свои, а Кузьмин — хозяин квартиры и храбрейший человек (два года назад он не послал вызов Матвею Муравьеву за его справедливый упрек не по робости, а из смелости!).

Одна фраза решает все:

— Что делать?

— Ничего (Матвей).

И бунту не бывать, братьев увезут в Петербург, приговор будет тяжел, но не смертелен — и биография Сергея Муравьева, Бестужева-Рюмина да, вероятно, и Пестеля пополнится сибирскими главами.

— Что делать?

Сергей: Избавить нас.

Собственно говоря, развязывающее слово говорится уже в третий раз: в Житомире (разговор с Мошинским о покушении на Константина), в Любаре (записка Соединенным славянам); но те заряды сырели, не зажигались — и дело шло к тому, что взрыва не будет.

Тут была, без сомнения, последняя попытка.

— Избавить нас.

И офицеры вышли к солдатам, которые, конечно, готовы постоять за любимого командира батальона.

Затем Щепилло видит жандарма Ланга, думает, что тот подслушал их разговор и берет ружье, стоящее в углу сеней. Однако Соловьев, махнув рукой, отводит смертельный удар.

— Оставим его в живых, лучше мы его арестуем; для нас достаточно этого.

Первое вооруженное действие — и первое воздержание. Ланг, рослый, испуганный мужчина, на коленях перед Сергеем Муравьевым, просит о пощаде по-французски.(знак принадлежности к «одной касте»). Его выводят, сажают в дом к священнику, он тут же бежит и первый извещает начальство дивизии о мятеже…

Гебель зовет жандармов и вместо этого получает от Щепиллы штыковой удар, только что не достигший Ланга. Матвей кричит: «Как вам не стыдно!»; Щепилло: «Вы не знаете этого подлеца; как он обрадовался, что велено Вашего брата арестовать!»

Гебеля тяжело ранят. Сергей Муравьев выбивает окно и хочет выскочить, следует парадоксальная сцена, смешная и печальная. Часовой Василий Доминин действует по уставу и собирается колоть бегущего арестанта. Ефрейтор Алексей Григорьев останавливает солдата пощечиной. Сергей Муравьев дает ефрейтору 25 рублей. Оба — солдат и ефрейтор — будут после в числе активнейших повстанцев.

Сергей Муравьев: «Происшествие сие решило все мои сомнения; видев ответственность, коей подвергли себя за меня четыре офицера, я положил, не отлагая времени, начать возмущение».

Судьба круто повернулась, но снова сама распорядилась: младшие офицеры уже начали, отступать бесчестно!

Пушкин, значительно менее связанный с заговором, ответит царю, что 14 декабря вышел бы на площадь — «там были мои друзья». В этой смелой фразе спрятано и некоторое самооправдание, существенное для императора: ну, если друзья — дело особое… Друзья, честь, дворянская корпоративность…

Много лет спустя историки будут рассуждать: Сергей Муравьев оправдывался, будто начал восстание случайно, побуждаемый младшими офицерами, в то время как (историки знали) он только и делал с 25-го по 29-е, что стремился зажечь где-либо огонь мятежа… Все так. Но дело в том, что Сергей Иванович не оправдывается, когда говорит об ответственности четырех офицеров: он объясняет, что толчком было не нарушение, а соблюдение чести. И стало быть, намерение его должно почитаться благородным делом, даже с точки зрения следователей.

Впрочем, следователей это совершенно не интересовало.