Апостол Сергей: Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле

Ничто не укрылось от летописца Горбачевского: «Человеколюбие генерал-майора Вреде заслуживает особенной похвалы. Он просил солдат щадить своих товарищей, говоря, что их поступок есть следствие заблуждения, а не злого умысла. Его просьбы не остались тщетными: все нижние чины были наказываемы весьма легко. Но в числе сих несчастных находились разжалованные прежде из офицеров Грохольский и Ракуза и были приговорены к наказанию шпицрутеном через шесть тысяч человек. Незадолго до экзекуции между солдатами пронесся слух, что Грохольский и Ракуза лишены офицерского звания за восстание Черниговского полка и, не взирая на сие, приговорены судом к телесному наказанию. Мщение и негодование возродилось в сердцах солдат; они радовались случаю отомстить своими руками за притеснения и несправедливости, испытанные более или менее каждым из них от дворян. Не разбирая, на кого падет их мщение, они ожидали минуты с нетерпением; ни просьбы генерала Вреде, ни его угрозы, ни просьбы офицеров — ничто не могло остановить ярости бешеных солдат; удары сыпались градом; они не били сих несчастных, но рвали кусками мясо с каким-то наслаждением; Грохольского и Ракузу вынесли из линии почти мертвыми»… Тут к месту экзекуции прибегает невеста Грохольского, «в беспамятстве бросилась она на солдат, хотевши исторгнуть из их рук несчастного страдальца; ее остановили от сего бесполезного предприятия и отнесли домой. Сильная нервическая горячка была следствием сего последнего свидания… Искусство врачей было бесполезно, — и в тот же самый вечер смерть прекратила ее страдания». Так окончилась жизнь вдовы коллежского регистратора Ксении Громыковой, той женщины, которой в один из первых дней этого, последнего, года были присланы от Грохольского серебряные вещи и добрые вести.

Жителям Василькова, города и уезда, просившим «за убытки от революции» 22 548 рублей 33 копейки, выдается 10 тысяч…

«Могущественная мода, которой покоряется весь мир, прославила особой памяткой смерть Муравьева. В продаже в лавках появилось множество шелковых материй, шерстяных жилетов и лент двухцветных — черных с красными различными узорами. Наши местные торговцы, пользуясь благоприятными условиями и настроениями времени, наделяли нашу молодежь этими двухцветными изделиями, разъясняя ей по секрету их символическое значение. Они продавали их по очень высокой цене, тем более, что все запрещенное имеет и наибольший спрос».

Помещик Иосиф Руликовский, записавший эти строки, имеет в виду черно-красные цвета Черниговского полка…

Что же тайный советник, сенатор Иван Матвеевич Муравьев-Апостол? Потерял уже двоих, а в сущности, и третьего, ибо никогда больше не увидит его. Виновен? В чем?

Иван Матвеевич исчезает, его нет в обществе, литературе, театре, Петербурге, Москве.

Шницлер, тот самый, кто наблюдал на рассвете 13 июля казнь пятерых, спустя 20 лет закончит во Франции большой труд о России. Упомянув семью Муравьевых и Ивана Матвеевича, он добавит только: «Il vit encore, hèlas!» («Увы! Он еще жив!»)

Только несколько документов напоминают о его существовании.

Один — это прошение 1847 года.

В ту пору царь Николай I пожелал уволить в отставку тех сенаторов, «которые службы не несут, в Сенат не ездят и потому бесполезны». Был составлен список из двенадцати «бесполезных». Один из них, Муравьев-Апостол, просил о высочайшем соизволении на продолжение службы, но получил отказ. Отказ завершается справкой: «Тайный советник Муравьев-Апостол в службе с 1773 года, родового имения 150 душ, пенсия — 1827 рублей».

Второе сочинение — элегия на любимом греческом языке: Иван Матвеевич и в горе сохраняет изысканность (может, ему так спокойнее?).

Через 30 с лишним лет декабрист-поэт Федор Глинка переложит греческие строки в русские стихи; еще более четверти века они пролежат у Матвея Ивановича, пережившего Сибирь, освобождение крестьян, 70-е, 80-е годы, и в год его смерти, 1886-й, достигнут печати.