Апостол свободы

Через три дня появились переодетые пастухами турки. Чета поджидала их в густой траве. Хитов приказал своим гайдукам в первую очередь целиться в офицеров, ибо без командира турецкий солдат беспомощен. Когда отряд вошел в зону обстрела, его приказ был выполнен, и стычка закончилась полной победой болгар.

Затем чета пошла далее на запад. Неподалеку от Тетевена, у реки Рибарица, у Хитова возникло странное предчувствие. «Казалось мне, что и нам придется принести жертву смерти. Сказать правду, я не верю в предчувствия и предсказания разных старух, но этот случай слишком необыкновенный, и я часто о нем думаю». Столь сильным было овладевшее Хитовым предчувствие несчастья, что он велел четникам быть осторожнее, однако очень скоро Иван Капитан упал в реку. Он живо выбрался из ледяной воды, но позже у него началась рвота; ему стало так плохо, что чете пришлось остановиться. Два дня они ждали, когда их товарищ поправится, и чтобы скоротать ожидание, убили буйвола, плотно поели, а из шкуры сделали себе царвули — кожаные постолы. Ивану становилось все хуже, и Хитов был вынужден принять тяжкое решение. Ждать далее означало ставить под удар всю чету; о том, чтобы взять тяжело больного с собой, не могло быть и речи. Оставалось или бросить его одного — и тогда он мог выжить, а мог и попасться туркам, — или убить его самим.

По гайдуцкому обычаю, Хитов предложил больному самому сделать выбор. Иван выбрал смерть… Убив товарища, они отрубили ему голову, чтобы его не могли опознать, и Левский, единственный среди гайдуков, кто имел какое-то подобие духовного сана, обмыл ее, прочел над ней молитву и схоронил под буком.

Это была еще одна вариация на вечную тему смерти, еще одно переживание, и нанесенная им травма стала лишь болезненнее с возвращением к обычному порядку жизни. Смерть страшна в любом обличье, даже когда жертва не протестует, а убийцы делают свое дело против воли. Левский не мог забыть смерть Ивана Капитанова и несколько лет спустя, проезжая по тем же местам, он сделал запись в дневнике, указав место захоронения[51].

В то лето Левский многое узнал о том, что в действительности представляет собой жизнь человека, поставленного вне закона. В какой-то степени она отвечала романтическим описаниям «Лесного путника» и песен, которые он еще в колыбели слышал от матери. Он узнал радостный трепет возвращения на родину не скромным дьяконом или мирным учителем, но бунтовщиком, с арсеналом ножей и пистолетов, во всем великолепии гайдуцкого костюма и в жилете, который он сшил собственноручно и украсил изображениями двух львов, вышитых золотой нитью. Лето в Стара-Планине было в самом деле прекрасно, как и описывал его Раковский, и Левский полностью пережил захватывающую дух красоту постоянно меняющихся картин природы, душевное удовлетворение, которое давало человеку чувство принадлежности к тесно сплоченной семье братьев по оружию, и все традиционные удовольствия гайдуцких пирушек.

Однако душа Левского лишь отчасти отзывалась на романтику нового образа жизни. Отличительной чертой его характера было то, что сверхчуткую, глубоко эмоциональную сторону его натуры полностью уравновешивала редкая способность к хладнокровным рассуждениям и анализу. Какую пищу ни находила себе его любовь к приключениям, какую радость ни доставляли ему приятные стороны экспедиции, его критический ум не дремал, и вскоре он увидел отрицательные стороны «лесного путешествия». Поход четы, за которой постоянно охотились турки, мало напоминал увеселительную прогулку, а голод и жажда были куда более частым явлением, нежели прославленный в песнях жареный барашек, красное вино и песни у костра. Левский был молод и вынослив, и потому голод мало его тревожил. Куда больше беспокоил его тот факт, что население почти не обращало внимания на появление четы. Правда, о ней повсюду говорили, о ней распространяли преувеличенные слухи, выдавая желаемое за действительное, однако мало было фактов, подтверждавших веру в то, что стоит чете, или даже Легии, вступить в Болгарию, и она начнет обрастать добровольцами как снежный ком и превратится в народную армию, которая встанет во главе массового восстания. Иногда им попадалась горстка молодых людей, готовых поджечь конак или променять дом и семью на жизнь в горах, но это были ранние и редкие ласточки. У народных масс не было ни боевого духа, ни организации, нужной для революции; время для этого еще не пришло, и чета походила на одинокого буревестника в морской шири.

20 июля возле сыроварни в горах над Златицей чета нашла наконец Филипа Тотю и четверых гайдуков, уцелевших после разгрома его четы. Прискорбный рассказ об обычных несчастьях, которые могли в любую минуту постичь и первую чету, дал и без того встревоженному Левскому новую пищу для размышлений.