Апостол зла

Билл оторвал билетик, высунувшийся из прорези в автомате, и миновал придорожную заставу на южной границе Нью-Джерси. Можно успеть в Геталс как раз вовремя. Не слишком заботясь о преследовании, он время от времени посматривал в зеркало заднего обзора, пока фургон вилял по скользким пролетам. Выехав на середину моста, он разглядел сквозь завесу снегопада группу мигающих синих огней, перекрывающих позади въезд со стороны Стейтон-Айленда.

Если они сосредоточат поиски на Стейтон-Айленде, стало быть, он свободен. Но рассчитывать на это не следует. Так что лучше отмерить еще один штат от Нью-Йорка. Он увидел пометку на билетике с пошлиной, что поворот номер 6 — это выезд на ветку шоссе к пенсильванской заставе. Вот куда ему надо. Заехать миль на сто в Пенсильванию, оставить машину в торговом центре. Взять билет на автобус туда и обратно до Филадельфии. Оттуда на юг по трансамериканскому шоссе до самой Флориды. А потом — кто знает? Может, уплыть в рыбачьей лодке на Багамы. От Флориды это меньше ста миль, но он будет на британской территории, в сущности, в иностранном государстве.

Он смертельно устал. Он пытался заглянуть в будущее, но ничего там не смог разглядеть. А назад он смотреть не мог. Господи, нет — только не назад. Ему надо забыть — забыть Дэнни, забыть Америку, забыть Бога, которому он верил, забыть Билла Райана.

Да. Забыть Билла Райана. Билл Райан умер вместе со всем, во что некогда верил.

Надо найти место, где его никто не знает, место, где он сможет отделаться от себя, отделаться от воспоминаний, отделаться от мыслей.

Место, где нет телефонов.

В груди его разливалась тяжесть. Теперь он остался один. Поистине один. Во всем мире нет никого, к кому можно было бы обратиться. Все, кого он когда-то любил, о ком он когда-то думал, либо ушли, либо остались в недосягаемости. Родители умерли; дом стал пустым местом с обгоревшим пятном в центре; возврата к Святому Франциску нет; церковь и «Общество Иисуса» отвергнут его и откажутся от него, если прийти к ним за помощью.

И Дэнни умер... бедный Дэнни тоже умер.

Правда?

Конечно. Упокоился с миром, лежа под четырьмя футами мерзлой, заваленной снегом земли. Как может быть иначе?

Задрожав, он отбросил чудовищную возможность и прибавил газу, оставив все позади. Но ее призрак следовал за ним на юг через белую завесу снега.

Часть третья Сейчас

Январь Глава 20

Пендлтон, Северная Каролина

Субботнее утро и первоклассная погода.

Трогаясь с парковки на Конвей-стрит, Билл наслаждался солнечным теплом, ощутимо пригревавшим затылок и плечи. Тепло для конца января, даже для января в Северной Каролине. Он только что приобрел по дешевке диск «Нотэриэс Берд Бразерс» и умирал от желания послушать его. Давненько не слышал мелодий «Трайбл Гезеринг» и «Дольфин Смайл»; их никогда не передают по радио, тем паче по местному.

Он нажал кнопку радиоприемника — одного из немногих работавших в старенькой «импале» устройств — и тут же выключил, услышав, как кто-то поет жалобную, переработанную в стиле кантри вариацию «Йеллоу Берд». Волна тошноты ударила в стенки желудка, и он перенесся назад, на Багамы, где потерял два года на кучке крошечных островков под Тропиком Рака.

Он прибыл в Вест-Палм проездом на исходе первого дня нового года. На следующее утро первым делом нанял шестнадцатифутовый катер, загрузил в него запас горючего и пошел следом за туристическим пароходом к Багамам. Бензин кончился за четверть мили до Большой Багамы, и оставшуюся часть пути пришлось проделывать вплавь. Добравшись до берега в Вест-Энде, он какое-то время сидел на песке, не в силах пошевельнуться. Теперь он был на британской земле, что добавляло ко всему, оставленному позади, еще и родную страну.

Кроме жизни, у него было только одно, с чем можно расстаться. "Уильям Райан, «Общество Иисуса», — написал он на мокром песке, повернулся и побрел прочь.

К тому времени, как он достиг Фрипорта, одежда на нем высохла.

За следующий год он перепробовал многое, взирая на жизнь сквозь пелену дешевого рома. Включая наркотики. Почему бы и нет? Чего бояться? Он больше не верил Богу, по крайней мере, тому Богу, которому привык верить. И больше не считал себя священником. Как можно? Он почти не считал себя человеком. После того, что он сделал. Закопал дитя, которое любил больше всего на свете. Похоронил заживо. Не имеет значения, что он совершил это из любви, чтобы вырвать мальчика из объятий терзающих его сил, — он совершил это! Выкопал яму, и положил ребенка, и засыпал его в ней.

Злодеяние — то самое Злодеяние, — так он стал называть это. И память о тяжело нагруженной грязью лопате в руках, о маленькой, содрогающейся, закутанной в простыню фигурке, которая скрывалась под комьями сыплющейся земли, была невыносимой. Ему надо было стереть ее, всю целиком.