Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры

Виконт потер ладонью влажный от пота лоб и сокрушенно покачал головой, словно упрекая себя в чрезмерной болтливости.

– Полноте, виконт! – Лузиньяк приятельски хлопнул его по плечу. – Ничего опасного вы не разболтали, так, водевили да сплетни.

– Какого же черта вам тогда понадобилось продолжение?

– Болезненное любопытство, – Лузиньяк простодушно улыбнулся и развел руками. – Ничего не могу с ним поделать. Да и мы с вами уже не чужие друг другу люди. Как бы там ни было, а мое вмешательство сохранило солидную часть вашего состояния.

– Надолго ли? – усмехнулся виконт, опускаясь на землю. – Завтра приду проигрывать то, что не проиграл сегодня. Этим прожорливым крысам из Комитетов ничего не достанется!

– Вы так уверены в скором аресте?

– Я хочу покончить со всем этим как можно скорее.

– С чем – этим? – не понял Лузиньяк.

– Не могу видеть, как Франция катится в тартарары, как мои друзья, родные, даже мои любовницы ежедневно поднимаются на эшафот, как дворцы превращаются в склады, а церкви – в амбары и тюрьмы, как колокола идут на пушки и семнадцатилетние парни отправляются на фронт.

– И единственный способ спасти Францию вы видите в собственной гибели? – улыбнулся Лузиньяк.

– Я не могу спасти Францию, так не лучше ли… – он не договорил и опустил голову на руки.

Лузиньяк нетерпеливо передернул плечами и с легким раздражением человека, чувствующего, что напрасно теряет время, проговорил:

– У вас достаточно средств, чтобы купить паспорт и покинуть столь ненавистную вам республику. А дальше вы свободны распоряжаться своей жизнью на благо Франции и на погибель революции.

Виконт поднял голову и с недоверием взглянул на возвышавшегося над ним щеголя.

– Отправляйтесь в Кобленц, предложите свою шпагу австрийцам или бежавшим французским принцам. Все лучше, чем бесполезно проматывать состояние, накликая на себя арест.

– Вы, действительно, можете помочь мне получить паспорт? – спросил виконт.

Лузиньяк кивнул:

– При условии, что вы удовлетворите мое любопытство.

– Что вам интересно знать? – виконт поднялся и стряхнул землю с колен.

– Думаю, нам спокойнее будет поговорить в моем экипаже, – предложил Лузиньяк. – Куда прикажете вас доставить?

Когда через полчаса экипаж неторопливо подкатил к дому виконта, Лузиньяк получил ответы на все свои вопросы, включая имя красавицы, что пользовалась особым расположением двадцатидвухлетнего Сен-Жюста, и название театра, где она служила пять лет назад.

Ночь с 13 на 14 флореаля II года республики (2–3 мая 1794 г.)

Национальный театр Оперетты располагался в здании бывшего театра Итальянской комедии, на улице Фавар, не изменившей, в отличие от многих других улиц Парижа, своего названия с приходом революции. Шарль де Лузиньяк не любил водевилей и легкомысленных пьесок, хотя частенько проводил время с актрисами, выступавшими на парижских подмостках. То, что он никогда раньше не встречался с Луизой Ланж, было лишь досадной случайностью, которую он собирался исправить нынешним вечером.

Опоздав к началу представления, он устроился в тесной ложе в кричащих розово-алых тонах и навел лорнет на сцену, где три миловидных девушки, похожих друг на друга, словно сестры-близнецы, в украшенной искусственными цветами беседке исполняли веселую песенку о превратностях любви. Которая из них Луиза? Лузиньяк рассматривал девушек одну за другой, при ближайшем рассмотрении оказавшихся вовсе не сестрами, хотя грим, парики и идентичные платья затрудняли поиск различий. Понять, которая из трех пленила Сен-Жюста пять лет назад, было практически невозможно. Много ли надо неопытному юноше, вырвавшемуся из своей провинции в развращенный, агонизирующий город, каким была предреволюционная столица Франции весной 1789 года? Любая более или менее бойкая девица без труда завладела бы его сердцем.

Появившись в театре Оперетты с первыми аплодисментами поднимавшемуся занавесу, Лузиньяк велел отнести корзину с пятьюдесятью розами в ложу Луизы Ланж. К ручке корзины была привязана карточка с одной-единственной фразой: «С первого взгляда на вас я потерял свое сердце». Банально, пошло, но для двадцатилетней актрисульки средней руки вполне сгодится, рассудил знаток женских сердец.