Аппассионата. Бетховен

Ещё лёжа в постели, я полон мыслей о тебе, моя вечно любимая женщина. И эти мысли то радостные, то снова грустные, ибо не знаю, услышит ли судьба нас, а без тебя я жить не могу и потому твёрдо решил блуждать в чужих краях до тех пор, пока снова не окажусь в твоих объятиях и почувствую себя в них уютно, как дома. И тогда душа моя, окрылённая тобой, сможет воспарить в царство духов... Увы, по-другому не получится, но я верю, ты сможешь справиться с собой, ибо ты знаешь, как я верен тебе, и ни одна другая женщина не сможет завладеть моим сердцем — никогда, никогда... О Боже, почему нужно разлучаться, когда мы так любим друг друга. Между прочим, в В. у меня по-прежнему много забот, но твоя любовь делает меня одновременно счастливейшим и несчастнейшим человеком. В мои годы я нуждаюсь в спокойном, уравновешенном образе жизни, а могу ли я вести такой при наших отношениях? Мой ангел, я только что узнал, что почту отсюда отправляют каждый день, а значит, ты сразу же получишь моё письмо. Сохраняй спокойствие и помни, что лишь бесстрастно спокойный взгляд на наше бытие поможет нам вместе достичь нашей цели и жить вместе. Люблю, тоскую по тебе, будь счастлива и не суди ложно о самом верном тебе сердце любящего тебя Л.

Вечно твой — вечно твой — вечно наш».

Его глаза превратились в узкие щёлочки. Пустые фразы, к которым он испытывал отвращение, как только они вошли в моду, и их стали употреблять к месту и не к месту, изливая на бумаге душу. Нет, он не станет отсылать эти десять записок. Тут нужны совсем другие слова, нужно говорить более по-мужски, предстать в её глазах истинным мужчиной.

Никогда ещё ему не приходилось сочинять столь сложной «композиции», и даже «великий дух» не мог ничем помочь.

— Изволили в такую рань выйти на прогулку, мадемуазель Зебальд? Для вас уже пропели петухи? Сейчас только начало одиннадцатого. Спешите на свидание? Смею надеяться, со мной?

— Господин ван Бетховен...

Он поклонился с чрезмерной учтивостью:

...которого при всём желании
Забыть вам уж никак нельзя.

— Господин ван Бетховен, — в словах девушки слышалось раздражение, — вам не следует присылать мне записки с такими стихами. Мама просто возмущена.

— Кто? Мама? — рассмеялся Бетховен. — Но согласен, записки могут дать повод для недовольства. Объясните всё... моей болезнью.

Бетховен завязал знакомство с молодой певицей из Берлина ещё в прошлом году и сразу начал разыгрывать из себя чересчур галантного поклонника и рыцаря — роль, которую он был вынужден взять на себя из-за слишком большой разницы в возрасте. Он не отрицал, что его влекло к ней. Она была молода и хороша собой. И почему бы ему не поклоняться её молодости и красоте.

— Лечение не помогло? — Амалия Зебальд робко и одновременно испытующе взглянула на него.

Он по привычке приложил ладонь к уху, разбирая слова по движению губ.

— К лечению претензий нет, но сложность в том, что господа врачи никак не выговорят греческое или латинское название моей болезни или, вернее, болезней. Таким образом, я неизлечим. Кого вы высматриваете? Я мешаю?

— Нет, — она смущённо опустила глаза, — и, откровенно говоря, я пришла сюда из любопытства. Высокопоставленные особы обычно стараются принимать ванны пораньше, чтобы избежать докучливых взглядов.

— Кого вы имеете в виду?

— Императора Франца с супругой и несчастную французскую императрицу Марию-Луизу.

— Ах, она тоже здесь?

— Прибыла позавчера.

— Ну да, её сиятельный супруг двинулся со своей армией походом на Россию. Она, несомненно, заболеет от тоски, ибо уже успела полюбить этого субъекта.

— Кого?

— Она почитает его как архангела Гавриила. Уж я-то знаю. А этот её крошка, король Рима, тоже здесь? Нет-нет, ребёнок ни в чём не виноват, но ему уже довелось пережить столько бед. Одна только музыка, написанная к обряду его крещения графом Галленбергом, супругом баронессы Джульетты Гвичарди, чего стоит.

— Появились господин Меттерних[104] и ещё много аристократов и дипломатов.

— Ах, вот как? Ну что ж, высокопоставленные особы здесь, в Теплице, как и всюду, так же будут купаться в политике, но сейчас они меня не интересуют. В сущности, это обычные люди и, даже если бы их вообще не было, человечество не много бы потеряло. Конечно, мои слова не относятся к эрцгерцогу Рудольфу, которого я надеялся назвать своим учеником. Вы не желаете пройти со мной?

— Куда?

— К Гёте.

— Он готов вас принять?

— Очевидно, у него есть желание познакомиться с «диким медведем и безумным человеком». Полагаю, ему обо мне так рассказывали. Я же представляю собой целый набор извращений. Когда мы вновь соберёмся на прогулку, Амалия?

— В три часа.

— Простите, но это не моё время, я предпочитаю прохаживаться сразу после еды.

— Ну хорошо, в два часа.

— Здесь и при любой погоде.

— Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель. — Амалия Зебальд сделала книксен, в глазах её вспыхнули весёлые огоньки. — Я с нетерпением жду рассказа о Гёте.