Аппассионата. Бетховен

— Здесь внутри бушует пожар. — Людвиг прижал руки к вискам, — но он отнюдь не вдохновляет меня на сочинение музыки, а напротив... Ой как болит голова! Дай мне ещё таблетку.

— Возьми, но учти, это точно последняя. Ты и так ходишь, словно лунатик.

— С моей грудной клеткой я могу принять лекарства в количестве, способном убить лошадь. Ну почему, почему так болит голова?!

— Видимо, потому, что на дворе мерзкая весенняя погода.

— А может, из-за насморка, который я подхватил несколько недель тому назад. — Людвиг брезгливо поморщился. — До чего ж горькая дрянь!

В марте сумерки всё ещё сгущались рано, и потому в комнате вскоре стало темно.

— Зажечь свет, Людвиг?

— Нет!

Ответ прозвучал так грубо, что Вегелер не отважился даже подбросить в почти уже погасший камин новое полено. Людвиг встал, зажав перо зубами, подошёл к роялю и сыграл несколько пассажей. Затем приподнялся, швырнул перо на полированную крышку рояля и забормотал нечто невнятное — может, заклинание или какую-нибудь магическую формулу, — обращаясь к смутно белеющему в темноте рыхлому листу нотной бумаги.

— Ну наконец-то. — Он облегчённо вздохнул. — Fine[34], но должен признаться, этот концерт си-бемоль мажор славы мне не прибавит.

— А теперь черёд рассыльного. — Вегелер мгновенно вскочил с места, отнёс ноты в соседнюю комнату и, вернувшись, удивлённо заметил: — Они строчат перьями так, что дым идёт. У тебя здесь настоящая мануфактура.

— Так будет и дальше. — Людвиг вновь сидел за роялем, стараясь, однако, к нему не притрагиваться. — Ты находишь моё состояние плачевным, правда, Франц? Но виной этому отнюдь не головная боль, а твой визит. Ты ведь приехал из моего родного города. Подумать только, в двадцать девять лет стать ректором Боннского университета. У меня поистине выдающиеся друзья.

— Были когда-то такими, — угрюмо буркнул Вегелер. — Однако всё наше величие поблекло под звуками «Са via» и «Marseillaise»[35]. Остаётся лишь радоваться тому обстоятельству, что революция, подобно Сатурну, пожирает собственных детей. Ты, вероятно, уже знаешь, что Евлогия Шнайдера отправили на гильотину.

— Разумеется, — саркастически улыбнулся Людвиг. — А здесь, в столице Священной Римской империи, продолжают вешать.

— Ты неисправим.

— Как поживает Зимрок? — Людвиг никак не отреагировал на его слова.

— Издаёт музыкальную литературу. В наши дни это требует огромных усилий. Как бы то ни было, он очень благодарен тебе за письмо.

— А Нефе? Хотя нет, подожди, не рассказывай мне сегодня ничего о Бонне. Ведь там для меня по-прежнему дом родной, а здесь — чужбина, но о Лихновски я ничего плохого не могу сказать.

— Как ты вообще оказался у них?

— Совершенно случайно, хотя граф Вальдштейн дал мне их адрес. Я снял мансарду в доме книгоиздателя Штрауса, и когда Лихновски услышали как-то мою игру на фортепьяно — должен сказать, что князь сам весьма недурно играет, — то взяли меня к себе жить. И с тех пор я блистаю, понимаешь, Франц, блистаю своим искусством в салонах и дворцах Кински, Фризов, Вальдхеймов, Свитенов и многих других.

Тут вдруг распахнулась дверь, и комнату заполнил громовой голос Лихновски:

— Подумать только, этот мужлан даже свет не удосужился зажечь! Надеюсь, господин доктор, вы не станете винить в этом несчастного Лихновски.

Он позвал лакея, который тут же принёс в комнату светильник.

— Завтра репетиция, Бетховен. Оркестр будет выступать здесь. К сожалению, мой настройщик заболел, никакого другого к столь дорогостоящему инструментуя просто не подпущу.

— Тогда я транспонирую концерт на полтона выше.

— Вы слышите, доктор? — Князь недоумённо покачал головой. — Он собрался транспонировать целый фортепьянный концерт, как будто это так просто. Впрочем, Бетховен, я уже настоятельно просил одного из критиков непременно упомянуть в рецензии вашу знаменитую фамилию. Ну пойду побеспокоюсь об афишах, а потом немедленно садимся за стол господин доктор.

С этими словами он снова покинул комнату.

Людвиг какое-то время стоял в раздумье, затем сел к секретеру и начал лихорадочно что-то черкать на листе нотной бумаги. Через несколько минут он как одержимый бросился к роялю.

— Сейчас я тебе спою, Франц. Мой ужасный голос тебе уже знаком. Посмотри, хватит ли огня в камине, чтобы потом, если потребуется, сжечь эту халтуру.

Он исполнил прелюдию, потом ещё раз окинул глазами комнату.

— Не огорчайся, Франц. Это всего лишь коротенькая песенка на слова Маттисона, называется «Аделаида».

Людвиг, как разъярённый зверь, бегал взад-вперёд за кулисами Императорско-королевского придворного театра. Он втянул голову в плечи, выпятил грудь и держал руки за спиной Он едва не сбил с ног импозантного мужчину, который тем не менее любезно улыбнулся ему и спросил:

— Сценическая лихорадка, господин ван Бетховен?

И лишь когда он ушёл, Людвиг вспомнил, что это был член правления Музыкального общества. Что он сказал? Сценическая лихорадка? Смешно!

Музыканты уже расселись на сцене, партер заполнился публикой, и даже в обычно занавешенных портьерами с золочёной бахромой ложах не было ни одного свободного места.