Аппетит

Казалось, у него было совсем мало собственных желаний. Кардинал ел обычно с аппетитом, пил не слишком мало и не слишком много. Хотя прекраснейшие женщины Рима проходили через его покои практически бесконечной чередой, он вроде бы оставался всецело преданным донне Ваноцце. А на своих пирах он наблюдал. Существуют люди, которые заплатят, чтобы посмотреть, как шлюха занимается этим с другим мужчиной, или будут шнырять вокруг женской бани, пытаясь найти открытое окно или щель в стене. Кардинал был не из таких. Пока шлюхи плясали, а куртизанки обольщали, Борджиа наблюдал не для собственного возбуждения, но, как мне казалось, дабы учиться узнавать что-то. Он был философом в своем роде, возможно, одним из величайших философов своего века. И предметом его изучения было человечество: поведение людей, их мотивы и, превыше всего, их слабости.

Шла четвертая неделя после Пасхи 1478 года. Я был в своем кабинете, проверяя бесконечные счета, когда получил вызов от его высокопреосвященства.

– Я вчера разговаривал с его святейшеством, – сообщил кардинал. Джованни играл в углу кабинета, и Борджиа больше внимания обращал на сына, чем на меня. – О художниках. Я упомянул, что вы племянник Филиппо Липпи, упокой Господи его душу, и что у вас много друзей среди художников Флоренции.

– Было много друзей, ваше высокопреосвященство. Я уже давно не получал вестей ни от кого из них.

– Стыд и позор! Кстати, кто, по-вашему, лучший художник в Риме?

– Мелоццо да Форли, – тут же ответил я. – В городе нет никого лучше. Думаю, его бы оценили даже во Флоренции.

– Хм… Что ж… Джованни, не рви это, ангел мой… его святейшество, как вы знаете, весьма интересуется классической скульптурой. Он показывал мне кое-что выкопанное на Кампо Вакино – Форуме, как он упорно продолжает называть это место. Совершенно изумительно: мастерство настолько велико, что смущается глаз. Можно почти поверить, что камень – просто кожа поверх плоти и крови. Что привело нас к вопросу анатомии. Древние, очевидно, не видели ничего плохого в том, чтобы разрезать мертвых и смотреть, как именно все устроено и работает, без сомнения, поэтому их статуи столь необычайно точны.

– Я слышал такие разговоры, ваше высокопреосвященство.

– Это заставляет меня задуматься: что там внутри.

– Внутри, ваше высокопреосвященство?

– Да. Внутри нас. Почему мы дышим? Почему есть разные органы выделения? Куда – и это уже должно было озадачивать вас как повара, – куда девается еда, а?

– У меня есть приблизительная идея, ваше высокопреосвященство…

– Я бы хотел, чтобы ваша идея стала точнее. На следующей неделе я даю пир для его святейшества, и я подумал, учитывая наши беседы и его интересы, есть ли лучший предмет, чем «что там внутри?».

– Чрезвычайно увлекательно, ваше высокопреосвященство. У вас есть какие-то особые пожелания?

– Нет, вовсе нет. Все в ваших руках, дорогой Нино. У меня нет сомнений, что вы приведете его святейшество в восторг.

Он отвернулся к Джованни, поднял сына на колени, поцеловал в нос. Я повернулся, чтобы уйти.

– Ах да! Вот что вам поможет, Нино: ваш Мелоццо да Форли завтра проводит анатомирование.

– Анатомирование? – нахмурившись, обернулся я. – Но ведь Церковь, конечно же, запрещает такие штуки.

– Запрещает, запрещает, по крайней мере сейчас. Хотя рассказал мне об этом его святейшество. Он дал свое благословение: он считает, это невеликая цена за знание для наших молодых художников – то знание, которое для художников древности было обязательным. В общем, возможно, вам захочется туда сходить.

– Я не думаю… – Но к тому времени я знал Борджиа достаточно хорошо, чтобы понять, что это предложение – приказ. – То есть я уверен, это будет увлекательно и полезно, – соврал я.

– Великолепно! Подробности у Паголини.

– Что со стоимостью?

– Мой дорогой Нино, не думайте об этом.

45

В то время боттега Мелоццо да Форли была самой известной в Риме. В общем-то, это была единственная по-настоящему хорошая боттега к югу от Перуджи. Этим утром передний вход был закрыт, и когда я постучал, открылась смотровая щель. Мгновение спустя щелкнул запор и меня впустили.

Мастерская была длинным сводчатым помещением: она занимала всю длину здания, и ее загромождали всевозможные вещи, обычные для профессии художника, не говоря уже о коллекции римского мрамора. Маэстро Мелоццо жил наверху. Впустил нас мальчик, из младших помощников Мелоццо, одетый в ветхие обноски, с фонарем в руке. Он выглядел испуганным, но боялся не нас. Он указал на дальний конец помещения, освещаемый высоким окном и огромным количеством ламп и свечей. Там плясало множество теней, отбрасываемых вверх, на стены и своды крыши, и слышались приглушенные голоса.