Апрель

— Все это, — сказала Рози, — будто тяжелый сон. У меня и сейчас такое чувство, точно кто-то снова придет и помешает нам.

— Теперь никто, — ответил Гельм. — Ведь с нами Зепп.

Через несколько минут все трое дружно зашагали к дому на Грюнанкергассе. Из карманов пиджака Зеппа торчали горлышки винных бутылок.

Солдаты у афишной тумбы продолжали горланить:

У моей блондинки

Две родинки на спинке.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Вечерняя смена приступает к работе.

Мост приобретает все более отчетливые очертания — у него уже есть арка. С левого берега канала кран подает последнюю секцию. Сборка арки закончена, все ее элементы, как говорят монтажники, «пойманы на болты». В особых, сделанных из дерева «голубятнях» клепальщики работают над водой.

Вчера Андрей Самоваров дал двести процентов нормы, сегодня — триста. Он считает, что это не предел, что время можно уплотнить, что движения рук еще недостаточно четки. Главное — нельзя нарушать рабочий ритм. Ни секунды на поиски инструмента! Все под рукой. Левой брать инструмент, размещенный слева, правой — находящийся справа. Заклепка должна плотно прилегать к листу. Ни насечек, ни зарубок на головках! Брак не допускается. Переделывать клепку не легко. Это злостная растрата времени. Червь, поедающий его золотую сердцевину. Красивая строчка самоваровской клепки долгие годы будет отражаться в тихой воде канала. Ее увидят многие. Ее делал советский мастер!

Начата сборка подвесков, поддерживающих проезжую часть моста, монтаж поперечных балок. Это проводится теми же вантовыми деррик-кранами, которыми собиралась арка.

Подвески и поперечные балки подаются с баржи. Краны захватывают их за стропы крючьями и поднимают вверх вертикально, чтобы концы подвесков можно было завести между фасонными листами, к которым они приклепываются.

С каждым часом на мосту появляются новые штрихи, новые детали, он приобретает свою композицию, становится все более цельным. Прожекторы с берегов ярко освещают стройку.

Трещат, рассыпают пулеметную дробь клепальные молотки, визжат лебедки, пыхтит движок электростанции, с баржи на темной воде Шведен-канала, подавая балки вверх, кричат протяжно и зычно: «Де-ер-жи-и-и!»

А вокруг строительства тихо и хмуро, тьма стоит на берегах канала; большинство домов района разрушено, и с вечера редкий пешеход появляется здесь.

В апреле прошлого года на берегах канала гремел упорный бой. И те же солдаты, что в прошлую весну выбивали автоматчиков из домов на берегу канала, уничтожали пулеметные гнезда, блокировали доты, приглушали злые голоса орудий, теперь тревожат городскую тишину шумом созидательного труда.

На свежеотесанных балках — от них так хорошо пахнет смолой — сидят Александр Игнатьевич, Гаврилов, Бабкин и смуглолицый каменщик Игнат Пушкарь. Беседы в тихие вечерние часы на стройке — почти традиция. На берегу реки, у костра, под ясными звездами разговор приобретает особенную прелесть. В нем широта и спокойствие ночной реки, глубина раскинувшегося над степью неба. О чем только не говорят в такие часы! О прошлом, о настоящем, о будущем. И многие из этих бесед, как песня, запоминаются надолго.

Правда, сейчас нет костра, небо над городом не так широко, как в степи, на середине канала не «играют» сомы и щуки, не журчат омуты, но Александра Игнатьевича окружают старые товарищи по землянкам и бивакам, а с ними разговор приобретает особую задушевность.

Игнат Пушкарь недавно возвратился из отпуска. Был в родном селе Веселый Кут, на Украине, и тихо рассказывает о нем. Слушают его уралец Бабкин, туляк Гаврилов, москвич Лазаревский. Им Украина так же дорога, как Игнату. Это родина, и каждое слово о ней желанно и ценно. Игнат рассказывает, как до околицы его провожала жена, как они простились и воз медленно взобрался на степной бугор. Игнат увидел пологие берега Зорянки — тихой степной реки, черные ветви верб на берегах, ивы, заречный курган и стройный серебристый тополь возле него. Здесь Игнат пас в детстве колхозный скот; на луговине, у речки, товарищ по пастушеству бойкий Афанасько учил делать певучие свирели. Хорошо играл на немудром инструменте Афанасько. Чудились в пении его свирели апрельские щебеты птиц, звонкий голос первой пчелы, летящей на пыльцу подснежника, на березовый сок, на кленовый мед к дальнему лесу. А курган и рекой был похож на зеленую шапку, брошенную у Зорянки молодым, громыхающим первым весенним громом великаном. И тополя, казалось, доставали острыми верхушками до неба…

Обычно молчаливый, несловоохотливый, Пушкарь воодушевлен воспоминаниями о родной земле, говорит хорошо и проникновенно. Слушатели ждут от Игната все новых подробностей о чудесном селе Веселый Кут у тихой степной Зорянки.