Апрель

Услышав тихий стук, он опрометью бросился к двери.

Раймунд Фогельзанд стоял перед Малером в синей опрятной куртке, в широких светлых брюках. Он радостно улыбался. Годы лишений и муки иссушили его; лицо усеяно густыми морщинами, их много: на лбу, у глаз, у рта; глубокий шрам над бровью придает лицу выражение суровой сдержанности, какое бывает у обстрелянных солдат. Но все тот же задорный, теперь седоватый, ежик на голове, все те же веселые искорки в глазах.

Друзья обнялись.

— Как я рад тебя видеть, Раймунд.

— И я тебя тоже, Пауль.

Малер засуетился, побежал на кухню, стал торопить Климентину с кофе. Скворец в клетке, точно предчувствуя волю, звонко и радостно щебетал. Раймунд уселся за столом, стал рассказывать о своем скорбном пути.

Четыре года его бросали из тюрьмы в тюрьму, из лагеря в лагерь. Освободили американцы. Девять месяцев пролежал в госпитале, пока смог стать на ноги. Несколько человек таких же, как и Раймунд, полумертвецов на том основании, что они долго не заявляли о своем желании возвратиться на родину, объявили «дисплейсд персонз» — перемещенными лицами. Об этом Раймунд не знал до выхода из госпиталя. Ему предложили выехать в Америку. Но он наотрез отказался.

— Я бежал из американского лагеря и, как видишь, благополучно добрался домой, — закончил свой рассказ Фогельзанд.

— Очень хорошо, Раймунд, — сказал Малер. — Очень хорошо.

— А теперь поговорим о деле. — Раймунд отодвинул пустую чашку. — Я знаю, что ты завтра приступаешь к работе в литейной мастерской. Знаю, что эта мастерская должна изготовить. Мне это дело по душе, и я предлагаю свои руки.

— Ты? — удивился Малер. — Краснодеревщик?

— Да!

— Мы многим литейщикам должны были отказать, Раймунд. У нас рабочих ровно столько, чтобы люди могли нормально, без толчеи, трудиться в небольшой мастерской.

— И все же я вам пригожусь.

— Я рад буду, Раймунд, но…

— Выслушай меня, Пауль. Вы будете производить литье для советских строителей. А как нужно работать поэтому?

— Очень хорошо.

— Правильно, но не совсем точно.

— Что же точнее?

— По-стахановски!

— Верно! Я слышал об этом. Так работают в Советском Союзе. Но как именно, я, должен признаться тебе, знаю очень плохо.

— Я вам объясню.

— Откуда у тебя такие познания?

— В Ганноверском лагере, где я находился во время войны, с нами были русские. Один из них тайком от стражи вел с нами беседы. Стахановский труд — это прежде всего труд рабочего, который стал хозяином на производстве.

— О! — удовлетворенно протянул Малер. — Мне это нравится.

— И мне тоже, — сказал Раймунд. — Такой труд способен творить чудеса.

— Верно!

— Вот видишь, — улыбнулся Раймунд, — как быстро мы находим общий язык, хотя и принадлежим к разным партиям.

— Моя партия, — нахмурился Малер, — партия мозолистых рук. А те двадцать пять лет, что я провел в социал-демократии…

— Вовсе не лишают тебя звания рабочего, — перебил Раймунд. — Это ваши чинуши наверху не хотят единения. А мы, рабочие, сможем договориться. Но вернемся к стахановской работе. Она возможна на предприятии, где рабочие являются его хозяевами, то есть на социалистическом предприятии…

— Значит, — снова нахмурился Малер, — работать по-стахановски в мастерской…

— Можно, — снова перебил Раймунд. — То время, пока она будет производить перила для моста на Шведен-канале, рабочие и будут являться ее хозяевами. Ведь дядюшка Вилли уступил ее добровольно для этой цели, чего, — Раймунд улыбнулся, — запомни ты, старый социал-демократ, капиталисты не сделают никогда.

— Вилли сам недавно был рабочим.

— И, к счастью, не успел сделаться даже мелким капиталистом.

Скворец в клетке заснул. Климентина убрала со стола, ушла за ширму. Малер долго сидел, слушая своего друга.

На фоне рассветного неба четко зачернели трубы и шпили башенок.

— Пауль! — спохватился Раймунд, глянув в окно. — У тебя мало осталось времени для сна. Тебе ведь скоро итти в мастерскую.

— И тебе тоже, Раймунд, — улыбнулся Малер.

— Спасибо, старина! — Раймунд схватил руку друга и крепко ее пожал. — В таком случае нам обоим следует отправиться в постели.

Проводив Раймунда, Малер подошел к окну, распахнул его створки. Было тихо. Город еще спал. Скворец радостно чирикнул. Малер растворил дверцу, поставил клетку на подоконник.

— Ну, лети, лети, малыш. — Малер постучал пальцем по прутьям. — Видишь, какой простор. В добрый путь!

Выпорхнув из клетки, скворец взвился в небо и скоро стал еле приметной точкой.

В рассветном небе над городом ярко блестела звезда.

Малер лег в постель. Закрыв глаза, долго думал о Раймунде, вспоминая давние осенние прогулки по городу. Взяв с собой еду, они шли до ближайшего винного погребка, над которым был выставлен шест с еловыми или сосновыми ветками — знак, что в погребке есть «штурм» — молодое вино нового урожая.