Апрель. Книга вторая

— Он рассказывал своим детям историю о том, как однажды его спас мальчик, прибежавший по волнам. Эта история добралась и до меня, а потом и Кирис её услышал. Сэри говорил, что когда пришло время выходить в море, он думал только о том, чтобы стать очень хорошим матросом, а может быть, даже и штурманом — тогда загадочный волшебник из-за Океана возьмёт его на свой корабль. И он ушёл в первое плаванье, затянувшееся надолго… очень надолго. Вернувшись, он не нашёл тебя — люди к тому времени успели привыкнуть к мысли, что в Башнях живут древние маги, а о мальчике по имени Нимо никто не мог рассказать. Только один, «печальный человек из башни», сказал Сэри, что Нимо ушёл далеко-далеко на восток, за горы, и след его потерян…

* * *

— Кирис будет с нами?

— Если ты не против.

— Нет, это хорошо… Я только почему-то удивился… Как странно — удивляюсь и удивляюсь. Будто сон. Это ты придумал, чтобы стэнция была в чаше?

— Троготт. Так, правда, получилось сильнее. И он договорился с патриархом, что Кирис будет петь под орган. «Бабочка» отправится завтра, если ты захочешь.

— На рассвете?

— Да.

…Просыпаться во тьме. Открывать глаза и думать: всё это на самом деле, правда?

Еле различимо сереет окно. Песня Кириса и храм, и рёв органа, и вспыхнувшие в золоте и самоцветах искры — это было так, словно я сам стал кусочком небесного салюта! — если всё это не приснилось, то ещё не скоро наступит рассвет.

Но может быть, сейчас позднее утро, и солнце давно встало, а я вижу только серое пятно. Может быть, я снова видел эти сны, яркие, настоящие.

Я боюсь, что ничего не было взаправду. Но вставать я не хочу — тянусь к небу, приближая и распахивая его кусочек в окне во всю ширь. Ищу солнце и зову его. Оно там, далеко за горами. Оно неспешно и величественно движется, отворяя края земли. Мне хочется его поторопить. Я прислушиваюсь, чтобы почувствовать ветер — ветер спит. Зато над землёю, как большая, невесомая вуаль, дрожит песня. Почти неощутимая. Та песня, которую вчера пел Кирис — но сейчас она истончилась до лёгкости лунных лучей и почти не слышима. Зато она есть везде. Она убегает к горизонту и дальше, в Океан, на запад. Я дрожу от волнения, касаясь её нитей. Что-то очень важное, яркое — я почти догадался, почти осознал…

Распахнулась дверь. Мигаю — отвык узнавать день глазами. Нимо растрёпанный. Мне казалось, он всегда такой аккуратный…

— Вставай скорей! Просто окуни лицо в воду и бежим!

Я делаю так, как хочет Нимо. Некогда спрашивать. Он хватает меня за плечи, говорит горячо:

— Чуть не проспали. Зато теперь ясно, что делать! Почему я не догадался раньше?!

* * *

Волна надвигалась. А тучи на востоке прорвались, будто в тёмном зале театра кто-то внезапно раздёрнул занавес, и сверкнуло солнце, пена на стене воды засияла, Дзынь почудилось, что там, на волне, сидят странные существа.

Попробую!

Захватило дух — сумасшедшая, решилась!

И так жалко, что Брэндли со мною нет! Он запищал бы от восторга, страха!

Ведьмучка стала на краю. Раскинула руки. Когда волна приблизится, будет только мгновение — но Дзынь знала, что времени ей хватит. Мгновение растянется на тысячи упоительных минут. Волна чуть-чуть развернётся, чтобы Дзынь удобнее прыгнуть на гребень, волна не ударит в берег, как они это делают обычно, но мягко уйдёт в невидимые поры, и через миг — полетит назад, в океан!

Как быстро! Как кружится голова! На воздушном корабле всё не так, а тут — дико, неистово, страшно… Дзынь не удержалась, присела на корточки, упёрлась раскинутыми ладонями в тугую, дрожащую, живую волну. Всё кипит и несётся кругом, и нигде нет ни кусочка тверди. На «Бабочке» не так страшно, правда же, не так страшно, даже в грозу!

Дзынь не решалась оглядеться. Пугала бушующая бесконечность. Ха однажды сказала, что далеко в океане волны живут иначе. Наверно, с ними можно говорить. Но ведьмучка не желала уноситься далеко. Только не так, не в абсолютном одиночестве!

А где те, кто оседлали волну? Их не видно. Как будто ветер доносил остатки голосов, возбуждённый смех и перекличку. Мазнул чужим восторгом, вспышкой солнечного зайчика в глазах. Не будь этого зова, ведьмучка, может, и не решилась бы вскочить на волну…

* * *

Чужая память врывалась голосами, точно в огромном дворе хлопали на ветру сотни сохнущих простынь.

Что-то не так. Она не знала, поднимается буря из глубины или несётся снаружи. Буря окажется небывалой — и Большой Ха от неё не спастись. Не спастись туманной сущности, которая сама не знает, кто она есть и чего она хочет. Наступит миг — место Древней Ведьмы Болот должен занять кто-то один… или не останется никого…

Жёсткая судорога изогнула тело, Большая Ха упала на четвереньки, и долину прорвал страшный вой — помимо воли, внезапно, из тёмных, позабытых самою ведьмой глубин выплеснулось самое древнее, самое первое её естество — огромной, седой волчицы, отчаявшейся и умирающей от боли.

* * *

В доме Хлюпастых царил переполох.