Апрель. Книга вторая

Увидеть, как рассветный луч
Сверкнёт в верхнем мостике.
Роса отдаст первые, звёздные слова
И вмиг рассеется самым нежным сиянием.
Восток станет каплей, наполненной брызгами утра,
Они готовы сорваться в небо.
Следующий луч скользнёт по узорчатым перилам второго мостика,
Как пальцы музыканта, он неуверенно спросит — какой день ты бы хотел услышать в этот раз?
Хрустальный лабиринт засияет,
И солнце оторвётся от горизонта — в короне зари.
И третий луч, сильный, неудержимый,
Распахнёт все двери, и для утра не станет границ.
Песни зазвучат отовсюду, отзываясь.
И третий мостик, будто дворец королей, наполнится шумом земли и яркостью неба.
Ловить утро, дышать чистотой, слушать песни.
Скоро горячее солнце проникнет в тенистый сад,
У подножья холма, где в маленьком доме у самого нижнего, тайного, сокровенного мостика
Над тихим ручьём
Ещё дышит ночь, ещё снятся сны.
Но сейчас ты проснёшься, и я один только миг буду видеть
С вершины самой высокой башни
Как солнце встретит тебя.
Как солнце встретишь ты.

Дорога впереди была свободна. Она чуть мерцала от света белых деревьев, белых камней и бело-золотистого тумана, которым были заполнены проёмы зданий, тени и пространства окон, дверей и улочек. Мостовая казалась скользкой от росы, и я не сдержался, наклонился, провёл по булыжникам тыльной стороной ладони — вначале чуть касаясь, потом повернул ладонь и оттолкнулся, попробовал взлететь. Не смог. Не испугался и не удивился — просто здесь не было ветра. Его не могло быть. Моя сила ничего не значила — воздух, которым я дышал, был большой, но ограниченной сферой, отграниченной от мира. Воздух здесь не был стихией — всего лишь газом, которым можно дышать.

Это могло быть страшно, если задуматься. И непонятно — ведь Троготт… Ми говорил, что в Кристалле заключён целый мир. И если мир настоящий, то и стихии должны быть настоящими.

Сознания людей Хранители Кристалла смогли запихнуть внутрь, а вот со стихиями не справились. И то, что есть в Кристалле — всего лишь модели, образы… кусочки. Похожие на настоящие, но… Они работают, пока ими двигают. Сами они двигаться не могут, им чего-то не хватает.

Я оглянулся. Я остался один. Позади дорога уходила далеко вниз и терялась в путанице Нижних улиц, в серебристом тумане, а ещё дальше — туман растворялся в сумеречной мгле. Эта дорога была похожа и непохожа на ту, что помнилась мне по Островам. Либо память подводила, либо в Кристалле город был чуть-чуть иным. Выяснить это сейчас я бы не смог. Когда-то я очень живо представлял дорогу от моего дома на Островах к вершине.

Когда появился Аль… Троготт сказал, что он не должен меня знать, пока не станет Ветряным. Это разбудило бы его силу слишком рано. А те, кто слишком рано отдаются воздуху, очень быстро улетают. В их телах, в их мыслях ещё очень мало человеческого. Троготт рассказывал — и я чувствовал, что это правда — как один из лучших Ветряных — точнее, он мог бы стать лучшим — впервые соединился с ветром ещё совсем малышом, ему было лет пять. Кто-то из легкомысленных наставников взял его в свободный полёт. Следующей ночью ребёнок уснул в своей кроватке у распахнутого окна, воздух, полный ароматов цветущих деревьев, кружился над мальчиком невидимой каруселью, отовсюду лилась еле слышная мелодия, и крошечные, нежные вихорьки мотыльками метались от стены к стене.

Растерянная «бабушка» позвала магов, но и они не рискнули будить ребёнка, его сознание уже рассеялось во множестве ветерков. Так он и спал… И я не знаю, что с ним стало, не решился задать этот вопрос Троготту.

Всё, что я смог сделать для Аля — подобрать ему самых добрых, самых чутких и мудрых «бабушку» и «дедушку». Мы устроили для него домик почти у самого подножия холма, в окружении старых деревьев — яблонь, лип. Ветра там были не слишком навязчивы, зато в десяти шагах от окошка журчал в овражке ручей — я знал, как хорошо там можно играть и мечтать.