Апрель в Белграде

– Давай, говорите, – он занят. Стоял с телефоном у уха, другую руку держал в кармане, смотрел по сторонам. Некоторое время ей хотелось поговорить с ним, потому что она никак не могла повернуться к Камилле. Травкин это видит. Продолжает слушать бла-бла-бла в ухе. Включает секундную злость и поднимает брови, кивая Алене в сторону Крыловой.

Кому сказал, а?

И только тогда у нее приоткрывается рот, и она повторяет мимическое движение. Травкин почти закатывает глаза и по инерции отходит, заговорив уже на сербском. Она все еще слушала.

– Ален, ты можешь мне помочь? – начинает она с выражением лица, будто бы разбила лампу в комнате родителей, а Алена – старшая сестра.

«Вряд ли» думается Алене с нейтральным выражением.

– На следующей неделе день школы. Я там выступаю, а так получилось, что я должна дежурить. По журналу. Может, мы сейчас поменяемся?

Чего, блять.?

Ларина клянется, что еще чуть-чуть, и она бы пафосно вытянула шею, как во всех фильмах и показала, насколько охренела. В реальности, у нее только бровь поднимается.

– А ты у других спрашивала? – она хочет быть мягкой, потому что ее внутренние механизмы не настроены пускать холод, но… ничего, кроме ледяного ветра не выходило.

– Они не хотят, – пожимает плечами.

А я хочу? У меня что, на лице написано: «хлебом не корми, дай подежурить в день школы»? Взгляд сворачивает к Травкину, к его спине. Он крутился на месте, иногда смеялся, иногда размахивал руками. Она ему уже сказала, думает, сжимая зубы, и у нее не получится отказать. Просто потому что она приплела сюда Травкина.

Наверно, знала. Или догадывалась, что Алена уже часть хора. И наглеть в его сторону – неразумно. И, наверное, Камилла подговорила остальных не дежурить, потому что дежурство – их поле боя. На нем могут пиздиться только они вдвоем, а Дмитрий Владимирович – свистеть не в ее пользу.

Интересная безвыходная ситуация. Язык крутится во рту в надежде, наверно, найти веревку и повеситься, но она соглашается. Не хотелось повторять прошлогоднюю ситуацию.

– Ладно. Давай поменяемся.

Ее классика

Ноги свисали с сидения, как невареные сосиски. Камилла жила своей жизнью, ходила с Ленкой под ручку, Настя пела и иногда заходила на завтраки, мама с утра до вечера была в офисе, Милена с Машей сидели за спиной, Травкин – через дорогу.

Все стало окончательно водяным и мутным.

Руки свисали с подлокотников точно так же уже три часа. И три часа за окнами бескрайние песочные поля кукурузы. То есть – уже три часа можно мычать от скуки. Музыка переслушана, мозоли стеклам натерты, еда съедена. Нет, еще пакетик чипсов остался. Со вкусом сыра, кажется, гадость. Травкин бьет рукой по соседнему пустому сидению и резко поднимается, топая вглубь автобуса. В самую жару. К самым громким, наглым и матерящимся. Он уже пару раз вставал – этот раз смертельный. Алена хрустит чипсами.

– Клянусь, я тебя сейчас высажу, – выделяется среди болтовни и коктейля попсовой музыки. – Чьи это бананы, а?

– Откройте окно и выбросьте его, Дмитрий Владимирович!

– Да, ахаха, он не пролезет.

– Сели обратно на свои места и сидим.

– Не надо, Дмитрий Владимирович. Я щас сяду.

Слышатся звуки тщетных попыток открытия окна. Гиены смеются.

– Дверь, дверь! Попросите водилу открыть дверь!

Алена жрет чипсы с умершими глазами и смотрит в лобовое стекло. Смотрит так долго, видимо, что сама радужка застеклилась. Ксюха рядом спала каким-то образом с открытым ртом, а в руках телефон. Да, Ларина тоже пыталась, конечно, но на фоне орущих скотов не получится. Она не Цезарь, чтобы пытаться игнорировать шум и поспать одновременно. Она просто Алена, которая хотела спать, не хотела есть и ела чипсы.