Априори Life 3

Накануне утром один из таких настырных звонков в корне изменил весь ход его сегодняшних, а впоследствии и почти всех дальнейших действий, когда по давней его сугубо личной привычке досыпать в почти остывшей воде наполненной ванной, потягивая прямо из горлышка початую бутылку классического мужского солодового напитка, где-то в пятом часу нового дня раздался раздирающий звук его мобильного телефона из кармана брюк сброшенных здесь же, возле ванны. Его опьяненный больше от усталости мозг заставил все же нашел в себе силы заставить обмякшее тело высунуться из ванны и дотянуть руку до места пиликанья. Мокрая ладонь, влажное ухо, сухой голос на другом конце связи. Еще минута внимания, очерченная пустым взглядом перед собой, и телефон с силой летит в стену напротив, да так, что на ней остается вмятина, затем отскакивает на пол, у него гаснет дисплей, но микрофон почему-то еще работает. Последующие несколько минут уходят у него на самоидентификацию в пространстве и он обнаруживает, наконец, что лежит уже в остывшей воде, в вылезает из ванны, закутывается в полотенце и начинает стучать зубами. И не столько от холода, сколько от страха. В затуманенном сознании он бредет в комнату, открывает платяной шкаф и начинает выкидывать оттуда пиджаки, рубашки и галстуки. Затем возвращается в ванную, кидает оттуда на пол в кучу вещей бритву, пену для бритья, дезодорант, зубную пасту, щетку, и туалетную воду (последняя попадает мимо и разбивается). Его колотит так, что он не замечает произошедшего и, переступая босыми влажными стопами через осколки плотного стекла, снова заходит в комнату и начинает бесцельно бродить по ней. Так проходит еще полчаса. Постепенно круги по комнате начинают сужаться. Накативший мандраж отступать. Резко захотелось чего-то теплого. Он выходит на кухню, включает кофеварку и идет одеться, где долго и упорно всматривается в содержимое платяного шкафа. Где-то на улице слышно, как урчит двигатель заведенной машины. Ранний город начинал свое пробуждение. Помедлив еще с минуту, он надевает брюки, рубашку и синий твидовый пиджак и прежде, чем окончательно покинуть комнату цепляется взглядом за зеркало. В нем он увидит свое лицо. Несколько часов назад он точно так же стоял здесь – напротив. За это время умер человек. Что тут особенного? Ежеминутно умирают тысячи людей. Так свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. И даже в том, что этот самый человек продолжал еще дышать и двигаться, будучи застреленным тридцатисекундным сообщением телефонного звонка.

Перед выходом он окидывает взглядом прихожую и еще раз смотрится в зеркало в попытке внушить себе, что абсолютно спокоен. По неопытности могло казаться, что так оно и есть, все осталось на своих местах, но, с другой стороны, изменения произошли не с окружающими предметами, а в нем самом. Смутное ощущение тревоги прочно поселилось у него где-то в области солнечного сплетения, и прежде всего от понимания того, что в этот дом он уже никогда не вернется.

Мужчине не так много нужно для того, чтобы жить. Особенно, когда жизнь так беспокойна. В таком случае вообще нет смысла привыкать к каким-либо вещам, – ведь всякий раз их приходилось бы бросать или брать с собой, а ты каждую минуту должен быть готов сорваться с места. Потому и живешь один. А если вся жизнь в пути, ничто не должно удерживать тебя, ничто не должно волновать. Разве что сущая безделица в качестве талисмана. Но ничего больше. Не поэтому ли он до сих пор носил на правой руке узкий черный браслет из мягкой кожи – одна из тех побрякушек, на которые люди падки в молодости, когда еще способны баловать себя роскошью сентиментальности.

Вся его сентиментальность сводилась лишь к этому аксессуару, изрядно потрёпанному и обшарпанному, опоясавшему его запястье еще с тех самых пор, когда он являлся исполнительным звеном партнерства. Спустя пару месяцев после того, как он подписал одним осенним чуть более погожим, чем сегодняшний, днем договор о принятии в членство и крепко пожал узкую холодную ладонь одной совсем юной еще тогда особе, на его руке появилась эта безделушка. Как сейчас он помнил момент, когда гудящим будничным вечером в преддверие надвигающейся зимы в сдавливающих стенах переговорной, когда конференц-залы давно опустели, а время хорошо перевалило за полночь, он принял из ее щуплых рук подарочную коробку и, не отрываясь, смотрел в уставшее лицо. Лицо, заслонившее ему в тот момент весь мир. Головка ящерицы, чуть склоненная к левому плечу, огромные глаза на тонких чертах, гибкость и жесткость во всех линиях и жестах этого почти бесплотного совершенства. Он видел, что кожа у нее на лбу шелушится под сухостью пудры, а помада на верхней губе немного размазана, но невольно ловил себя на мысли, насколько эти мелочные детали гармонируют в ее образе. Он вглядывался в нее и понимал, что только его слабость к изяществу может найти в них так много таинственного.