Апшеронская баллада

Я с нетерпением ожидала маму, чтобы поздравить ее, представляла, какое у нее будет при этом лицо, что она станет делать. А вдруг она станет такой, какой была до войны, — спокойной, светлой, с теплыми, все понимающими глазами, и увядшие в горшочках цветы — нам было не до них в тяжелые годы вновь расцветут под ее руками…

Между тем во дворе нарастал шум, как будто там затевалась свадьба. Зумруд-нэнэ во всю мощь включила радио. Громко звучала веселая музыка.

Кончилась война. Но голод, боль еще долго будут мучить людей. Кончилась война. Но только не для почтальона — она еще долго будет бесшумно ходить по дворам и, словно испытывая вину, не здороваясь, не глядя на людей, разносить вести о смерти близких. И тогда радостные, светлые дни будут взрываться отчаянными криками, плачем овдовевших женщин.

Кончилась война. Но многим еще долго придется ждать возвращения отцов, мужей, сыновей. Некоторые из них никогда не вернутся с войны. И в сердцах людей будут кровоточить раны до конца жизни.

Кончилась война. Но она долго будет напоминать о себе изуродованными, покалеченными людьми — стуком костылей, обожженными лицами, слепыми… Они могли бы сеять хлеб, растить солнечные грозди винограда, добывать нефть, строить дома, учить детей.

Кончилась война. Но с каждым погибшим человеком оборвалось что-то в мире — осталась недопетой песня, неоконченной — книга, неосуществленным открытие…

Наконец пришла и мама с работы. Я бросилась к ней навстречу. Она обняла меня, и мы долго так стояли.

Мама и по сей день живет в нашем старом доме. Всякий раз, когда я прошу ее переехать ко мне, где ей будет не так одиноко среди внуков, она пожимает хрупкими плечами и отвечает одно и то же:

— Нет, дочка, я останусь здесь. Я пришла сюда невестой, отсюда вынесут мой труп.

Теперь и у меня есть внучка, а мамина правнучка. Я очень люблю оставаться вдвоем с малышкой — это такая радость для меня. Иногда возьму ее на руки, прижму к сердцу и хожу по комнатам, удивленно поглядывая в зеркало: «Неужели я уже бабушка? Я бабушка! А мне ведь пятидесяти нет».

— Ты о чем-то задумалась, мама… Еще уронишь, — говорит сын мягко, стараясь не обидеть меня.

А я и не обижаюсь. Он — отец! И нет у него ничего дороже этого несмышленыша.

Никогда не забуду, как много лет назад отец что-то мастерил во дворе под солнцем. Он так увлекся, что не чувствовал жары. Мой дедушка — папин отец, то и дело окликал его:

— Иди домой, ты же видишь, как печет. Отдохни! Станет прохладней, закончишь.

— Нет, нет, еще немножечко.

— Слушай, солнечный удар может случиться.

Дедушка долго настаивал, а отцу все нипочем. Тогда дедушка взял меня за руку, вывел во двор и стал, не говоря ни слова, спокойно следить за работой отца. Солнце пекло нещадно. Я вспотела, по спине побежали струйки пота. Земля горела под ногами, казалось, в песке можно яйцо испечь. Я то и дело поджимала ноги, то одну, то другую — словно на раскаленной сковороде стояла. Я даже хныкать стала. Отец поднял голову и с недоумением оглядел меня, деда.

— Как ты можешь? — упрекнул он деда. — У нее же волдыри появятся.

— Переживаешь? Тебе больно? — дед прищурился.

— А как же? Она же мой ребенок. — Отец недоуменно пожал плечами.

— А ты мне кто?

Папа понял; ничего не ответив, поплелся в тень.

Что у нас есть дороже детей? Какой отец, какая мать захотят, чтобы… Нет, нет. Пусть всегда будет небо чистым, пусть весело мигают звезды нашей детворе и никакое море на планете не окрасится кровью… И пусть бабушки рассказывают мудрые сказки внукам, чтоб сердца их сжимались от несправедливости, радовались торжеству добра.

Внучка моя не засыпает, пока я не подарю ей хотя бы одну сказку. Каждый день по сказке. 365 в год. Честно говоря, такое количество сказок надо еще найти и прочесть. Вот и приходится время от времени сочинять самой, да такую, чтобы ей было над чем подумать. Память у нее прекрасная, попробуй повторить какую-нибудь. Обязательно скажет: «Бабушка, а ты мне это уже рассказывала».

И я стараюсь, очень стараюсь…

Сегодня я расскажу ей дедушкину притчу.