«Тов. Никифоров! — было написано там. — Устрой аптекаршу на жилье и выдай ей все необходимое. Пусть она примет у Насти рабочее место и инвентарь. Настю пошлю на электростанцию. Кязимов».
С этого дня Лена Дружинина словно бы потеряла имя и отчество. Она стала аптекаршей.
Вечерами аптекарша сидела дома. Дом был на окраине Железногорска. Окно выходило в лес. Говорили, что в лесу этом водятся волки, лисы... Во всяком случае, и без волков лес был достаточно страшный, и Лена запирала дверь на задвижку и на ключ. Она боялась леса. Ей гораздо больше по душе было море, на берегу которого она выросла.
Шумел движок подстанции — электролинию к городу еще не подвели, — и из клуба, который открыли позавчера, слышалась музыка. Это пела Клавдия Шульженко. Аптекарша очень любила ее песни... По вечерам в новороссийском парке заводили пластинки Клавдии Шульженко. Голос у нее был задушевный, низкий и чуть-чуть жалобный. Она жалела, должно быть, прошедшую молодость, и аптекарше сейчас особенно была понятна ее печаль. Правда, ее молодость, собственно говоря, еще только начиналась, но в какой-то степени она уже была загублена.
Лена слушала музыку и писала письмо в Новороссийск своей самой близкой подруге: