Арабская литература

Оживление в поэзии сопровождалось введением на Востоке новых строфических размеров (мувашшах), незадолго до этого доведенных до совершенства в Испании. Утверждают, что прочное место в восточной поэзии за мувашшахом закрепил знаменитый испанский мистик Ибн ал-‛Араби из Мурсии (1165—1240). Однако на самом деле Ибн ал-‛Араби первоначально не был поэтом. Его главное мистическое и дидактическое сочинение «Мекканские откровения» и большинство других произведений написаны прозой, но слава Ибн ал-‛Араби обеспечила широкое распространение его поэм (наиболее знаменит сборник поэм под названием «Толкователь страстных томлений [души]»). В своей поэзии он довел до крайности символизм суфиев, переводя мистические откровения на язык человеческой страсти. Не удивительно, что вследствие этого европейские ученые не раз были введены в заблуждение (несмотря на их знакомство с этим символизмом у таких персидских поэтов, как Хафиз), так как даже мусульманские критики высказывали серьезные сомнения относительно подлинности предлагаемого здесь мистического толкования.

Еще большим поэтическим дарованием обладал современник Ибн ал-‛Араби — ‛Умар ибн ал-Фарид (1182—1235), который повсеместно был провозглашен величайшим арабским поэтом-мистиком и единственным достойным соперником великих персидских мистиков. Подобно всем им, он выражает свои мистические переживания на языке человеческой любви, хотя неизменно «возлюбленным является бог, к которому поэт обращается и которого славит под многими именами, то как одну из героинь арабского миннезанга, то как газель или погонщика верблюдов или стрелка, мечущего смертельные взгляды из своих глаз; но чаще всего просто как Его или Ее. Оды сохраняют форму, условности, сюжеты и образы обычной любовной поэзии; их внутренний смысл поч-{90}ти никогда не бывает навязчив, хотя его присутствие всюду проявляется в странной экзальтации чувств» [24].

Искусство Ибн ал-Фарида примыкает к традиционной арабской поэзии не только по своему внешнему характеру; риторическая фразеология, причудливые образы, игра слов и tours de force все близко примыкает к стилю, созданному ал-Мутанабби. Из его дивана — тонкого томика, содержащего немногим более двадцати од, а также другие мелкие произведения,— наиболее известны часто переводимая «Винная песня» и длинная дидактическая поэма в 760 строк «Восхождение мистика», которая рассказывает о его собственном опыте и считается высшим достижением арабской мистической поэзии.

Приводимый ниже отрывок из одной его малой оды, описывающий видение божественной красоты, обнаруживает все очарование его языка:

Хотя он ушел, каждая частица моего тела видит его

Во всем очаровательном, изящном и прекрасном:

В том, как звучит лютня и заливается свирель.

Гармонично смешиваясь с мелодичными песнями:

В зеленых лощинах, где при вечерней прохладе

Или на утренней заре пасутся газели, щипля траву;

И где собираются облака и льют воду

На цветной ковер, сотканный из цветов;

И где на рассвете зефир с мягко волочащимися полами

Доносит до меня свой сладчайший бальзам;

И когда, целуя уста бутылки,

Я посасываю вино в приятной тени.

Даже у второстепенных светских поэтов наблюдается временный отказ от полного подчинения содержания форме, что на протяжении двух столетий выхолащивало жизнь из арабской поэзии. Баха ад-Дин Зухайр «из Египта» (ум. в 1258 г.) — самый известный придворный поэт этой эпохи. Его диван отличается простотой языка, отсутствием лести и подлинной глубиной чувства, которые вместе с изящной игрой фантазии придают его стихотворениям некоторое сходство с поэзией Запада и побудили английского переводчика [25] сравнить его с Герриком. {91}

О слепой девушке

Они называли мою любовь бедной слепой девушкой.

Я люблю ее больше за то, — я сказал;

Я люблю ее, потому что она не может видеть

Эти седые волосы, которые безобразят меня.

Мы не удивляемся, что раны наносятся

Вынутым из ножен и обнаженным лезвием;

Удивительно то, как мечи станут убивать,

Когда они находятся в ножнах.

Она — прекрасный сад, где я

Могу не бояться ничьих подглядывающих глаз.

Где, хотя в красоте цветет роза,

Нарциссы смыкают свои веки.

О карьере Саладина, естественно, появилось несколько биографий, из которых две наиболее ранние написаны людьми, служившими при нем. ‛Имад ад-Дин из Исфахана (1125—1201) был крупнейшим историком своего времени. Юношей он поступил на службу к сельджукским правителям Ирака, а достигнув средних лет, перебрался в Дамаск. Позднее он служил у Саладина в качестве главного секретаря по делам Сирии и сопровождал его во всех походах. Помимо биографии Саладина, он написал историю своих первых хозяев, Сельджуков, и подробную всеобщую историю своего времени (большая часть которой утрачена); все они написаны невыносимо витиеватым стилем, свойственным официальной переписке того времени. Менее изощренно, хотя и в хвалебном духе, выдержана биография Саладина, принадлежащая перу его главного секретаря Баха ад-Дина из Мосула.