Арабская поэзия средних веков

О, этот лик, эта нежность овала!
Как далека ты, а я недвижим.
Если ты смерти моей пожелала,
Дух мой упьется бессмертьем твоим.

О, возврати мне хотя бы частицу

Жизни, которую ты отняла!
В душу сумела внезапно вонзиться
С лука бровей твоих взгляда стрела!

О, почему ты со мною сурова?

Взор отвела и замкнула уста…
Кто-то сказал тебе лживое слово,
Чья-то сразила меня клевета.

Подлый болтун, не достигнешь ты цели!

Верным останется сердце мое.
Вечно я буду в плену у газели —
Что мне свобода вдали от нее?

Что мне покой? Не любя и не веря,

Жить? — Свой покой я бросаю в пожар…
Радость горенья, богатство потери!
Зарево в сердце — бесценнейший дар!

Дар красоты ее — высшее диво!

Веки — как ножны, а взгляд ее — меч.
Перевязь тонкая — лика стыдливость.
Лезвие блещет, чтоб сердце рассечь.

О, колдовство мимолетного взгляда!

Меньшая власть и Харуту дана.
Небо, хвалиться луню не надо,
В блеске любимой померкла луна.

Никнет в смущенье газель перед нею,

Ей подражает изгиб ивняка,
Нежность ее — дуновенья нежнее,
Роза на облике белом — щека.

Мускус волос ее, вкус сладковатый

Утренних уст, поцелуя вино,
Сердце, сравнимое с твердым булатом,—
О, как пьянить ей влюбленных дано!

В каждой частице прохладного тела,

В родинке каждой, склонясь, узнаю
С благоговеньем немым винодела,
Светом поящего душу мою.

Стянутый пояс — в кольцо толщиною,

Стройностью стан подражает стихам,
И, восхищенный его прямизною,
Стих мой становится строен и прям.

Слов целомудрием, глубью молчанья

Дух мой от мира она увела.
Полночь, залитая этим сияньем,
Стала, как полдень прозрачный, светла.

Племя живет на предгориях Мины.

Там, где крутой обрывается склон,
Зреют плоды заповедной долины,
Путь к ним потоком седым прегражден.

Слезы — бурлящие воды потока.

Сколько влюбленных из дальних земель
Шли, изнуренные жаждой жестокой,
Чтобы увидеть твой лик, о газель!

Шли, чтоб погибнуть у скал в водопаде.

Ты ж удалялась, за горы маня.
Скрылась из глаз, поселилась в Багдаде,
В стойбищах Сирии бросив меня.

О, как мне тягостно это изгнанье!

Точно дожди, по каменьям шурша,
В душу струятся твои обещанья,
Но ведь не камень живая душа!

Нет мне спокойствия, нет утешенья!

Только лишь смерть принесет забытье.
Сладкая боль — бесконечность терпенья,
Тайная рана — богатство мое.

Белая лань, антилопа степная,

Дай лицезреть мне твой образ святой!
Счастием муки тебя заклинаю
И унижений моих высотой.

Сердце великой тоски не избудет

И никогда не погасит огня.
Только печаль мою видели люди,
Как к наслажденью ни звали меня.

Пусть говорят обо мне: «Он когда-то

Силою был и бесстрашьем велик,
Мог состязаться со львом у Евфрата,—
Нынче же гнется, как слабый тростник.

Пламя любви его тело колышет,

Все истончилось и высохло в нем.
Только любовью одною он дышит,
Входит в огонь и сгорает живьем.

Вечно без сна воспаленные вежды,

Празднует мука свое торжество.
Все лекаря потеряли надежду,
Но безнадежность и лечит его.

Траур по юности сердце надело.

Впалые щеки темны от тоски,
Вот уж чалмой обвивается белой
Ранняя проседь, ложась на виски.

Ложе в шипах его, зовом бессильным

Грудь его полнится ночью и днем,
Слезы, как горные ливни, обильны,
Склоны сухие питают дождем.

Молча приникни к его изголовью

И над веленьем судьбы не злословь.
Если бывает убитый любовью,—
Вот он. Как смерть, всемогуща любовь!»