Арабские поэты и народная поэзия

Какое мне дело до искристого вина (хамр, 3) в тонком бокале (кас, 3)?
Какое мне дело до сжигающей сердце любви (сабаба, 1)?
Прошло то время, когда страсти (хава, 1) питали меня
Среди юношей бледных, почитавших любовь (ваджд, 1) и страсть (ашвак, 1).
Когда их унижали, то, просветлев лицом,
Они склоняли покорно голову с локонами на висках
И сгибали шею, как усталый верблюд после ночного перегона.
Я нес свое знамя любви (‘ишк, 1) еще до того,
Когда стали влюбленными (‘ушшак, 3) эти влюбленные.
Ведь нет укора в чистой любви, их уста льнут к устам,
А снедаемый страстью (мушаввак, 1) обнимет тоскующего (муштак, 3).

[237, с. 25]

Абд ал-Кадир аш-Шейх Идрис сомневается, как толковать эти стихи, особенно то, какое знамя нес поэт: не символическое ли знамя божественной любви [237, с. 26]? Однако, думается, последующие строки проясняют идеи поэта. Ал-Аббаси ратовал за обучение всего народа, убежденный, что «Наука — венец на головах сильных. Наука — это жизнь, а жизнь — это наука. Все люди мертвы, только ученые живут» [237, с. 27]:

О, люди, наука — источник счастья.
Скольких она наставляет на истинный путь!
И сколько разбила оков и цепей!
Юным — науку, и с ней они ясно увидят свой жизненный путь.
Но этика — прежде всего.
Под стягом науки и с факелом ярким науки
Люди Землю открыли —
И недоступные выси, и глубокие тайны морей.
По океанам пустили они свои корабли,
Вычислив курс, направление ветра.
Но на востоке и западе их встретила тоже наука,
Когда заселяли они новые земли.
Ах, если б они туда принесли только благо!
Увы — войны они принесли и пожары.

[237, с. 28]

Поэт прославляет науку. Стремление к знанию, культ знания характерны для арабской мусульманской культуры. Истоки их восходят к древности и средневековью. В книге «Торжество знания» Ф. Роузентал приходит к выводу, что арабское ‘илм «знание» — это «ислам, сколько бы теологи ни высказывали сомнений относительно правомерности этого уравнения» [114, с. 21]. «Знать» нечто означает быть на шаг впереди действительности. Это более высокая ступень опыта. Она служит как бы призывом к истинной сущности человека» [114, с. 36]. Эта концепция существовала уже в доисламской Аравии. «В исламе концепция знания приобрела значительность, которой нет равных в других цивилизациях» [114, с. 324]. «Настойчивость по отношению к «знанию» несомненно сделала средневековую мусульманскую цивилизацию весьма продуктивной в смысле учености и науки, благодаря этому она внесла свой самый прочный вклад в историю человечества» [114, с. 330]. Роузентал заканчивает свою книгу мыслью, что концепция знания у арабов представляла собой могучую, а возможно, и наиболее эффективную объединяющую силу средневекового ислама [114, с. 330]. Культ знания сохраняется, у арабов и до настоящего времени. Приведенные строки ал-Аббаси служат этому свидетельством.

Преклонение перед знанием у арабов, проявлявшееся и в арабской поэзии, не могло не оказать влияния также на европейскую концепцию знания, на стремление к познанию окружающего мира, духовных ценностей, сокровенных истин. Суфийская поэзия, пронизанная философскими размышлениями, с исступленным экстатическим чувством любви к божественному идеалу, возвышенные эмоции, ощущение мистической близости к божественной истине, ее полный символов и аллегорий язык сыграли значительную роль в культивировании художественных ценностей и в средневековой европейской поэзии. «Два обстоятельства имели решительное действие на дух европейской жизни,— подчеркивал А. С. Пушкин,— нашествие мавров и крестовые походы» [112, с. 37]. Другими словами, соприкосновение с арабской культурой.