Читаем Арабские скакуны полностью

Серьезные люди рассаживались по "Волгам" с синими и красными фонариками на крышах, метрдотель в облегающем сюртуке, с кружевным платочком в наманикюренных пальцах объяснял группе недавно прибывших японцев, что ничего особенного не случилось, что люди в камуфляже и с короткоствольными автоматами лишь внешнее, лишь проходящее, лишь то, что имеет к русской душе отношение случайное, но приглядевшись внимательнее, я понял, что это не метрдотель, а известный камерный певец, приехавший на свой же концерт в - конференц-зале отеля.

- Комбава! - поприветствовал я несчастных туристов, они же, слегка ошарашенные, радостно закивали.

Иосиф Акбарович поджидал меня под козырьком. Он курил, часто затягивался, имел взъерошенный вид.

- Твои познания в языках внушают трепет, - сказал Иосиф.

- Если тебя как-нибудь, не дай бог, измудохают, у тебя будет много времени на лечение, то ты по моему примеру сможешь заняться компьютерным освоением языков. Эффект практически нулевой, но впечатление можно произвести...

Известный камерный певец вышел вслед за нами, и Иосиф, по моему примеру приняв его за метрдотеля, прищелкнув пальцами, сквозь зубы обратился к нему:

- Любезный! Изобразите-ка нам такси!

Одутловатое лицо певца от обиды залоснилось.

- Это певец, а не работник гостиницы, - пришел я на помощь.

- Ну, пусть подработает! - сказал Иосиф. - Предоставление услуг самый надежный бизнес, а на вокальное искусство надеяться глупо...

Тут возле нас затормозил темно-красный "мерседес", и водитель крикнул, что послан Снежаной, чтобы поступить в подчинение к Иосифу Акбаровичу.

- Это я! - объявил Иосиф, и мы полезли в "мерседес".

- Ты бы хоть напоследок что-нибудь спел! - на прощание предложил Иосиф певцу, а мы поехали. Кто знает - может, певец и блажил нам вслед. Куда, куда вы удалились!

Тут я вспомнил, что только завтракал, причем стряпней Иосифа.

- Иосиф! - сказал я. - Если мы едем к Ивану, давай купим еды. У него же всегда шаром покати.

- Со вчерашнего у него должны были остаться огурцы и куриные грудки. Грудки мы пожарим, огурцы пойдут на закусь... Следовательно, нужны хлеб и водка. Ну, пять-шесть пива. И потом - как ты можешь думать о еде? Убили моего сына!

Иосифа несло. Четверо дочерей! Четверо красавиц. И сейчас он должен был начать говорить, что его жизнь поломана, что он всегда занимается другими людьми, другими делами, а не собой, не своими делами, что если бы он был занят собой и своими делами, то не упускал бы сына из поля зрения, что тогда бы с сыном ничего не случилось. И он действительно начал это говорить, начал выгружать из себя потоки слов, все - монотонно, без ващинского напора, но куда с большей убедительностью. Я немного послушал, послушал, достал телефон и набрал номер моего приятеля, того, что снабжал меня материальчиками.

Мой приятель что-то жевал и очень удивился моему звонку. Голос его пробивался сквозь похрустывание и дробящееся эхо. Я объяснил, что меня позвали на беседу в одно хорошо известное ему учреждение, что мне бы хотелось с ним посоветоваться, как себя вести.

- А что за учреждение-то? - спросил мой приятель.

- Контора. Бывшая глубокого бурения, ныне - федерального. Я должен быть там завтра утром, вот я и хотел...

Мой приятель хмыкнул.

- Пусть пришлют повестку. По устному приглашению не ходи. Ты как вообще? Оклемался? Ничего не болит?

- Нормально всё со мной. Спасибо за совет! - сказал я. - Позвоню послезавтра! Пока! - и вспомнил, что мною у гостиницы оставлен джип! С исполнительным, вышколенным водителем! А я еду прочь на другой машине! Я позвонил водителю джипа, спросил, что тот делает. Он, оказывается, смотрел телевизор, обзор матчей еврокубков. Я поинтересовался - не звонил ли кто ему, не разыскивал ли? Водитель ответил, что ему звонил Кушнир, спрашивал, чем вызвана задержка, говорил, что закуски ждут, водка холодится, вина шамбрируются. Я поинтересовался - в каком ресторане, а водитель ответил, что об этом должен знать я. Тогда я сказал ему, что на сегодня он свободен, что своей властью я отпускаю его на все четыре стороны, и набрал номер Кушнира.

- Слушай! - стоило Кушниру услышать мой голос, как он взял капризно-барственный тон. - Это ни в какие ворота не лезет! Все куда-то подевались, Шарифа нигде нет, Ашота нигде нет, а ты не едешь, я сижу в кабаке, ем уже вторую порцию паштета... Подожди, тут по телевизору... Я тебе перезвоню!

- Ты не видел там телекамер? - спросил я у Иосифа Акбаровича.

Иосиф как раз наливал в стакан с тяжелым, толстым донышком что-то насыщенно-коричневое. В темно-красном "мерседесе" имелся бар, в баре стояли хрустальные штофики без этикеток. Культура! Узнай по цвету, по запаху! Или - знай заранее, что ты можешь найти в автомобильном баре. Нет, что вы! Этот сорт коньяка в машине не пьют! Скоты!

- Где? - откликнулся Иосиф.

- Там, в гостинице. Не было ли там телевизионщиков? Из всяких там "Дорожных патрулей" или "Дежурных частей"? Или просто из какой-то телекомпании?

- Вроде какой-то малый ходил с камерой на плече. А что?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза