Арабские скакуны

- Ну надо же как-то жить! - не хватало только чтобы Катька меня начала стыдить и волтузить. - Это, Катя, такая работа...

- Да какая это работа! - она махнула рукой и посмотрела на меня так, словно на мне была масса маленьких картинок, наклеек, бирочек, каждая из которых была многодельная и сложная, и каждую она хотела рассмотреть внимательно, но не успевала, не было времени, цейтнот, она переводила взгляд на следующую, потом на другую, потом... И что толку вести разговор с сумасшедшей? Тяжелая форма шизофрении, распад личности, разрыв значимых связей, разрыв связи с самой собой. Я её боялся? По большому счету - да, от неё можно было ожидать всего чего угодно.

- Помыться! Ты хотела помыться! - нашелся я. - Я подготовлю ванну, а потом будем пить чай. Ты пьешь чай с молоком? С сахаром? У меня есть вот йогурты... Сделать кашку? Остался бекон... Куришь?

- Что же ты не спросишь, зачем я еду в Кокшайск? - Катька нашла картинку в районе моего солнечного сплетения и вперила свои огромные гляделки в нее. -Ничего не удивляет? Ты словно ждал - появлюсь я и мы поедем... И мы поедем, поедем...

- В Кокшайск!

- Правильно, хороший мальчик!

- Катя, дорогая, во-первых, я ничего не ждал, во-вторых, я не сказал, что мы куда-то едем, тем более вместе, в-третьих, я уже давно ничему не удивляюсь. Суммируя, давай-ка сначала помоемся, потом поедим, а потом уже будем во всем разбираться. Хорошо? - убалтывая таким образом Катьку, я поставил чайник.

Она усмехнулась. Тонкие, бывшие когда-то пухлыми, губы, морщинистая, бывшая когда-то матовой, в легком пушке, словно персик, щека.

- Дай закурить! - сказала Катька. - В больнице, из которой я сбежала, если удавалось разжиться табаком, то это были сигареты "Волжские", вонючие, сырые. Нас кормили на шестнадцать рублей в сутки. При нынешних ценах. И морозили зимой. А летом нас жрали комары.

- Я не знал, что ты была в больнице... - я взял пачку "Кэмела", положил перед нею.

- Как это "не знал"? Я туда попала первый раз, когда мы с тобой еще спали! - она вытащила из пачки сигарету, прокатала меж пальцами, понюхала, вставила в рот.

- Я в том смысле, что не знал, что ты была в больнице вот сейчас, не знал, что оттуда сбежала... - я дал ей прикурить.

- Да, об этом не сообщали в газетах. Не было у них места для такого сообщения. О всякой дряни сообщают, обо мне - никогда. Я - в информационном вакууме. И, кстати, заметая следы, я проехала сначала на север, потом на юг, аж до Армавира, потом в Смоленск... А на хера? На хера я заметала следы?

- А... Не знаю, не знаю... Следы, меня учили, всегда лучше заметать... А что с тобой было? - я чувствовал, что надо как-то разрядить обстановочку: в голосе Катьки креп металл. - Сердце? Ты много куришь? Это от курения?

Табачный дым со свистом вошел в её легкие, со свистом вышел. В ней что-то там клокотало.

- Я была на принудительном лечении. Четыре года. Покушение на убийство плюс тяжкие телесные. Хотела убить одного пса, который клеился ко мне, чтобы совратить мою дочь. Освободилась, а дочь за пса вышла замуж, стала сукой, наплодила щенков, жить мне стало негде... - она прислушалась к пению чайника, улыбнулась и лицо ее стало жестоким: глаза остекленели, губы собрались в ниточку. - И тогда я пошла к одному врачу, из тех, что были в комиссии, - он испугался сначала, подумал, я пришла его мочить, - и попросила куда-то меня пристроить. В тихое место. А у него аспирантка из того городка, Тверская губерня, глушь! Кругом леса, болота... Очень странная земля у нас, очень странная...

Я помолчал. Покушение на убийство, тяжкие телесные. А с виду такая хрупкая. Хотя - дочь, Катька очень любила свою дочь, прижитую от одного хиппаря: она говорила, что помнит, как тот с нее слезал, где-то на флэту, волосатый и небритый, алкогольный и бензиново-масляный байкер, бас-гитарист малоизвестной хард-роковой группы. Был еще сын, отнятый у Катьки свекровью, Катька недолго была замужем за сыном какого-то писателя, писатель был орденоносец, лизал жопу всем властям почти пятьдесят лет, вылизал на квартиру, дачу, машины и регулярные собрания сочинений, а сын оказался таким же бас-гитаристом, байкером, как и отец Катькиной дочери, бывший из рабоче-крестьянской семьи, просто было время такое - путь в бас-гитаристы был открыт, свободен, и эти отцы даже выступали на одних и тех же фестивалях, друг с другом незнакомые, а потом рабоче-крестьянский попался на траве, на одном единственном "кораблике", ему вломили по полной, и он сгинул где-то в иркутских зонах, библиотекарем, потом вольняшкой, женился на надзирательнице из женской колонии, играл там по ресторанам, пока его не зарезали какие-то чечены, приехавшие строить коровник и обидевшиеся на что-то - то ли им суп подали не очень горячий, то ли водку теплую, а писательский сын маялся и маялся, лечился и лечился, они развелись, да он и помер в одно жаркое лето, тромб, дело обычное для наркомана со стажем. Катьку тянуло к таким, я был скорее исключением, подтверждавшим правило.

- И что там, в болотах? - спросил я. - Призраки? Топи? Испарения?