Арабский кошмар

Отметив про себя это странное и неожиданное распоряжение, Бэльян не попытался его осмыслить. Быть может, он просто ослышался? Будучи безоружным, Бэльян понимал, что вступить в драку не может (да и на чьей стороне, интересно, он должен сражаться?). Вейн извлек из-под крысиного пальто длинный кинжал и первым потребовал жертв. Внезапно свободная его рука опустилась к поясу, а потом он швырнул из открытого мешочка в лицо своему противнику перец и принялся потрошить ослепленного мамлюка. Вскоре перец уже летал повсюду, ибо Вейн был не единственным учеником Отца, носившим подобную сумочку для защиты от разбойников. Шум был невероятный – самый распространенный прием состоял в том, чтобы сблизиться с противником и исполосовать ему зад, и несколько человек лежали и сидели на краю свалки, вопя от мучительной боли. Два смуглых противника, потеряв оружие, ритмично совершали попытки размозжить друг другу череп о стену. После первого нервного натиска и нескольких яростных атак сражение поутихло. Оно превращалось в борьбу на истощение, и некоторые, уже не в силах поднять оружие, стояли, согнувшись и предусмотрительно глядя друг другу в глаза, и судорожно пытались перевести дух.

Новый импульс сражению придало появление прокаженных. Второй раз распахнулась дверь.

На миг Жан Корню, в полных доспехах, кроме шлема, застыл на пороге, заполнив собою дверной проем. Затем, обнажив меч, он вошел, а за ним ввалилась толпа страшных, обезображенных шрамами воинов – прокаженных рыцарей и сопровождавших их монахов нищенствующего ордена. Измученных мамлюков было меньше числом, а главное – они испытывали ужас перед новым противником. Даже давадар, который поначалу пытался избегать единоборств, попал в затруднительное положение и сражался, вынужденный защищать свою жизнь. Казалось, уже близка победа Кошачьего Отца – и Жана Корню.

Потом, совершенна неожиданно, сражавшиеся разошлись. Послышались хриплое дыхание измученных людей и изредка повторявшиеся всхлипывания раненых. В третий раз были силой открыты ворота Дома Сна – на сей раз стражей султана. Не менее сотни мамлюков ввалились во двор и рассыпались по дому. Сначала один эмир, потом другой пробрались, работая локтями, в концертную комнату, где Кошачий Отец и Жан Корню уже стояли бок о бок. Наконец вошел сам Кайтбей, а за ним протиснулась в уже переполненную комнату свита. Мамлюкские охранники с обнаженными мечами выстроились вдоль стен.

Султан молча, в гневе воззрился на Кошачьего Отца. Тогда заговорил Отец:

– Приветствую вас. Меня огорчает то, что султан вынужден застать в моем доме такой беспорядок.

Застонал умирающий.

– Мы не были готовы к вашему визиту.

– А мы не ожидали, что вы не примете приглашение, которое мы прислали вам с давадаром.

– Как раз теперь я спешу подчиниться.

– Не стоит себя утруждать. Суд над вами мы устроим здесь.

– Суд надо мной? Кто обвиняет меня и в чем я обвиняюсь?

– Фатима, женщина, обвиненная в убийстве, представ перед нами, заявила о своей связи с вами и обвинила вас в подготовке заговора с целью свержения правительства.

– Вызовите эту свидетельницу, дабы я мог опровергнуть ее лживое заявление.

– Ее больше не существует.

– Тогда никто меня не обвиняет и я ни в чем не обвинен.

– Вы дерзите. Есть и другие обвинения, и мы нашли других свидетелей.– Затем, обращаясь к мамлюкским охранникам: – Пускай приведут во двор тех двоих.

Все толпой спустились во двор, где в окружении охранников-хазакиев, перед черным паланкином, который покоился на плечах у нубийских невольников, стояла женщина, закрытая чадрой и облаченная в черное.

Давадар лениво показал на нее:

– Женщина эта обвиняет Жана Корню, известного на Западе как Великий Магистр бедных рыцарей Святого Лазаря, в убийстве Грязного Йолла, сказителя, знаменитого на весь Каир, но она также обвиняет Кошачьего Отца в том, что он «посадил Йоллу на спину обезьяну» – сие последнее выражение является, полагаю, малоизвестной частью криминального арго.

Бэльян внимательно вгляделся в невысокую фигурку и узнал в ней сестру Йолла Марию.

Давадар продолжал:

– Обвинения ее подтверждает и дополняет другой свидетель, патриотически настроенный гражданин, хотя и калека.

Невольники опустили паланкин, и один из них открыл дверь. Вниз по ступенькам скатился Саатих. Он принялся хлюпать, пузыриться и прочищать глотку.

– Убийство и охота на людей с помощью животных – наименее тяжкие из их преступлений, – сказал он наконец.– Эти два человека, стоящие перед нами, решили, будто промысел Божий исполняется слишком медленно, и сговорились его подтолкнуть…

Но тут раздался исполненный боли и смятения крик Вейна:

– Но я думал, что мы и прокаженные находимся в разных лагерях!

– Так оно и было. В совершенно разных.– Это был Отец, смиренный.

– В разных лагерях и в одном общем лагере.– Это был Корню.