Арабский кошмар

На ипподроме собрались огромные толпы народа. По полю, мерцая, катался огненный шар из плохо воспламеняющегося дерева. Сквозь мрак, подымая страшный шум, очертя голову скакали всадники. Султан и его приближенные играли при свете факелов в поло. Ипподром был окружен кольцом одетых в ливрею пажей, через одного державших в руках факелы и запасные клюшки. Высившиеся на противоположных концах поля стойки ворот, выкрашенные по спирали в черно-желтые цвета, сверху были залиты смолой, которая ярко полыхала в ночи. Каждый раз, как забивался гол, звучал гонг. Каждый раз, как гол забивал султан, звучали трубы. В конце каждого периода на поле верхом выезжали музыканты, бившие в литавры. Ночью игра была опасной, а толпа – возбужденной.

В толпе они были в безопасности. Упасть в такой давке было невозможно. Под музыку и щелканье клюшек Бэльян погрузился в задумчивость.

Здесь, в Каире, все горазды попусту тратить время, подумал он. Его уже воротило от одних воспоминаний о ночных играх и историях. Он вспомнил, как Эммануил сказал ему: «В восточных странах жара и праздная жизнь порождают у обывателей досужие и смертоносные фантазии». Внезапно он понял, что странного было в фигуре, лежавшей в траве в давадаровом саду. То был мертвец. И что было знакомо. То был Эммануил.

Потом он в одиночестве стоял на Байн-аль-Касрейн. Его окружала толпа, но толпа спала. Миллионы ее глаз были закрыты. Люди спали стоя, сидя, опустившись на колени. Каир замер. Даже капля из кувшина продавца воды повисла в воздухе, пораженная летаргией. Бэльян подтолкнул продавца воды локтем. Человек беспокойно шевельнулся во сне и что-то пробормотал, но не проснулся. В слабеющем свете факелов Бэльян пошел по объятой сном улице на цыпочках, дабы не потревожить спящую толпу, направляясь к Цитадели. Ничто людей не потревожило. Скрещенные пики в бессильных руках преграждали вход в Цитадель, и Бэльян протиснулся сбоку. На вершине он оглянулся и увидел город, замерший меж двумя действиями в вечной кататонии. Он направился в тронный зал. В тронном зале разболтанные позы придворных продемонстрировали крадущемуся англичанину всю вульгарность сна, незащищенность его и неведение.

На цыпочках он приблизился к трону и протянул руку к короне на голове Кайтбея, намереваясь взять ее себе, как вдруг по объятым сном залам эхом прокатился громоподобный голос:

– Все это теперь мое!

И огромная волосатая рука потянулась к нему, сбила его с ног и подняла над Цитаделью. Бэльян обнаружил, что, запрокинув голову, смотрит в глаза Обезьяны Меланхолии.

– Вот ты и увидел, как все они спят, – сказала она.– Они состарились, не достигнув зрелости. Им хотелось смеяться, и я их смешил, но они были никчемными людьми.

– Были?

– Были.– Волосатая рука опустила его на пыльную, разбитую дорогу.– Пока ты растрачивал свое время на колдовские сны и волшебные истории, а они спали, прошли миллионы лет, и Каир погиб. Заговорят ли эти камни?

Бэльян молча покачал головой.

– Камни заговорят, – эхом разнесся по руинам гортанный голос.– Ничто не уничтожено окончательно. Если копнуть достаточно глубоко, обнаружатся истоки тысячелетней каирской истерии. Город подобен разуму. Причины его гибели можно обнаружить в словах и образах минувшего, в обломках колонн и в полустертых надписях. Если копнуть, обнаружатся дороги, которые поворачивают обратно, сходясь сами с собой, каменные василиски и горгоны и, повсюду, арабески – кристаллический лепной лиственный орнамент, органическая жизнь, обернувшаяся смертью, – ядоносным сумахом увивающие здания. Гибель и ее причины здесь сосуществуют.

Бэльяна, ходившего по поверхности пыльного яруса, охватила паника.

– Я хочу вернуться обратно.

– Конечно, ты вернешься.

И он вернулся, поднявшись наверх с уровня Обезьяны, дабы в который раз повстречать лунатика-канатоходца, Карагоза, Шикка и Саатиха, Барфи и Ладу, и наконец – Зулейку. Зулейке он сказал:

– Причина всех моих страхов в том, что я никогда не знаю, где проснусь.

Проснулся он в подвале. Кровь жирной красной точкой отметила конец его пути.

– … твердо решив, что если не достанется он ему, то и никому не достанется, волшебник выбросил отрубленные конечности мальчика за крепостную стену.

С белой пеной, обрамлявшей рот, Йолл все еще говорил, но разбудило Бэльяна не это, а очередное появление Корню. Покрытые струпьями белые пальцы Корню были, казалось, любовно сомкнуты на шее Йолла. Потом они сжались. Точно загипнотизированный страхом кролик, наблюдал Бэльян за удушением Йолла. Взгляд застыл, а лицо посинело. Он пришел бы Йоллу на помощь, но, видя, что Бульбуль с монахом бездействуют, тоже ничего не предпринял.

Когда все было кончено, Корню вызывающе посмотрел Бэльяну в глаза:

– Я не мог этого не сделать. Он был больным животным, больше никем. Обезьяна взяла над ним верх, а Обезьяна – орудие в руках Кошачьего Отца.

Монах подмигнул Бэльяну из-под своего капюшона. Бэльян был слишком потрясен, чтобы ответить.