Арабский кошмар

И лишь теперь я просыпаюсь и ощущаю тяжесть давящей на меня сырой земли. Да. Заживо погребен! Крики мои в столь ограниченном пространстве звучат глухо. Окровавленные руки выпутываются из многослойной ткани и царапают ногтями землю. О, кто тот человек, который, вообразив все это, сумеет безмятежно погрузиться в сон? И где тот человек, который надежно гарантирован от подобного пробуждения?

Кто, в самом деле, может поручиться, что он вообще проснется? Эта пустая фраза: «Он легко скончался во сне»… Если вдуматься, что может быть ужаснее, чем умереть от сна, умереть, того не сознавая. Но все это вопросы непростые. Я лишь хотел сказать, что эта возникшая в моем пылком, болезненном воображении картина вынуждала меня бороться со сном. Порой эти фантазии не оставляли меня всю ночь, и тогда я вставал и еще до того, как первый крик муэдзина прорезал рассвет, выходил из дома и направлялся к воротам Зувейла, где угощался вместе с персами их первым завтраком.

Более того, именно в бессонной тьме перед рассветом рождались у меня планы дальнейшего просвещения моих слушателей: предупреждения об опасностях «влажных снов»; дискуссии о том, что лучше – страдать Арабским Кошмаром и не знать об этом или, с другой стороны, быть мертвым и об этом знать; посещения уникального и революционизирующего птицеводство каирского птичьего двора и демонстрации Великого Пробного Камня Йолла, – возможности казались безграничными. Все кончено. Кто мог предвидеть, что сбудется самая бредовая и жуткая из моих фантазий? Только не я. Меня одолевали страхи, но страхам я не верил. Почти все сбылось. Некоторое утешение я нахожу в том, что моему пути к могиле предшествовало удушение – не сон.

Однако я отвлекся. Несомненно, я несколько расстроен собственной кончиной. История, однако, еще не окончена. Терпение. Терпение исходит от Бога, поспешность – от Иблиса, дьявола. Кто поспешит, тому не отыскать сокровищ, коих в Каире немало…

В ту ночь Кошачий Отец направился на огромное открытое пространство перед воротами Зувейла. Там он час за часом ждал. Незадолго до рассвета резко похолодало, и артисты, покинув свои будки, собрались вокруг общего костра. На лютом холоде пар, ими выдыхаемый, казался душами усопших. На Кошачьего Отца они взирали с безразличием, граничившим с враждебностью. Фокусники ничего, кроме недоверия, к чародею испытывать не могут. Пытаясь согреться, Кошачий Отец кружил на месте, топая ногами.

Наконец появился чернокожий. Хабаш уже не бежал, а понуро ковылял к своей клетке. Когда же он приблизился, Отец заметил у него на голове темное кровавое пятно. Заметил он и то, что, хотя Хабаш сбит с толку и смущен, сны ему уже не снятся. А главное – он с удовольствием увидел в руке у Хабаша книгу. Он ласково улыбнулся.

– Я вижу, ты возвратился побитый, но с победой. – Он осекся.

Хабаш, пропустив поздравления мимо ушей, протиснулся в клетку и плюхнулся на солому. Дезориентированный и обессиленный, он, казалось, счастлив был вновь оказаться в клетке. Обеспокоенный, Отец вошел следом.

– Что случилось? Кто на тебя напал? Где ты нашел книгу?