Аракчеев

При этом помещик он был добрый: крестьянам своим не докучал излишними капризами, а по мере возможностей старался даже облегчить их участь. С камердинером же, по совместительству винокуром, Василием, Андрей Андреевич крепко подружился и преждевременную его смерть переживал очень тяжело. Всю дорогу на кладбище проплакал навзрыд, как ребенок, да и после похорон долго не мог успокоиться. Был у Василия сын Степан, который после смерти отца остался один-одинешенек. Андрей Андреевич взял Степана к себе в семью и внимательно следил за тем, чтобы тот не был обделен в чем-либо. Сирота рос вместе с его старшим сыном Алексеем. Обоих мальчиков частенько мыли, по распоряжению Андрея Андреевича, в одном корыте.

Способность всей душой привязываться к кому-либо Андрей Андреевич сполна передал Алексею. Однако в целом характером своим сын пошел скорее в мать, чем в отца.

Если быт семьи Аракчеевых в целом не отличался от быта других небогатых русских дворянских семей, то царившая в ней духовная атмосфера была особой. И эта ее особость создавалась главным образом женой Андрея Андреевича Елисаветой Андреевной.

Будучи женщиной на редкость деятельной, она одна несла на себе нелегкий груз забот о хозяйстве. Кроме того, ей приходилось быть в своем доме и кухаркой, и прачкой, а нередко заменять у мужа прислугу. В зрелом возрасте Алексей Аракчеев не раз вспоминал о виденном им в детстве, и часто всплывала перед ним картина, как отец его время от времени посылал мать в погреб, и та, не медля и не прекословя, бежала и приносила то, чего муж ее вдруг возжелал.

Благодаря Елисавете Андреевне дом и хозяйство Аракчеевых славились в округе своей необыкновенной чистотой и порядком. Все домочадцы: и дети, и прислуга и, естественно, сама хозяйка — были одеты хотя и скромно, но при том чрезвычайно опрятно. В высшей степени трудолюбивая и бережливая, Елисавета и от других требовала такого же трудолюбия и бережливости, учила «жить прилично» (любимое ее выражение, передавшееся впоследствии старшему сыну).

Соседи в шутку называли Елисавету Андреевну «голландкой». Однако исключительная строгость во всем, что касалось быта, какой-то даже педантизм не превращались у нее в жестокость и душевную черствость. Елисавета Андреевна была способна проявлять доброту и сострадание. А присущая ей бережливость не переходила грани, за которой начинается скупость.

Гостей хозяйка неизменно принимала с полным радушием. И угощала их всем, чем только могла. Ежегодно в день Андрея Первозванного — 30 ноября — Аракчеевы устраивали у себя пир, на который съезжались все соседские помещики с семьями. По воспоминаниям очевидцев, аракчеевские пиры оказывались такими, какие способны были устраивать разве что помещики, владевшие более чем полусотней душ крестьян, а ни в коем случае не двумя десятками, имевшимися в распоряжении Андрея Андреевича.

Из троих своих сыновей Елисавета Андреевна всегда выделяла Алексея, но любила его не слепой материнской любовью, заставляющей оберегать свое чадо от всяческих жизненных тягот. Мать старалась подготовить сына к будущей жизни, в которой его, выходца из бедных дворян, ожидало, как она понимала, множество разных препятствий и невзгод.

Алексей рано стал привлекаться матерью к работе по хозяйству, приучаться к чистоте и порядку. Сама набожная до крайности, Елисавета Андреевна и сыновей своих стремилась воспитать в строгом религиозном духе. Она постоянно брала их с собою в церковь, которую посещала аккуратно, не пропуская ни обедни, ни вечерни. Учила молитвам, внушала уважение к нормам христианской этики.

И уроки матери не проходили для Алексея бесследно. В нем рано появились и трудолюбие, и привычка к порядку, и редкая в его возрасте бережливость в одежде и обуви. Мальчик был не по годам серьезным и не проявлял свойственной детям склонности к шалостям и озорству.

Когда Алексей подрос, Андрей Андреевич задумался о его будущем.

Сыновей Андрея и Петра он решил пустить по военной стезе, Алексея же ему захотелось определить на гражданскую службу. Став взрослым и выйдя в большие чины по военной службе, Алексей Аракчеев будет часто вспоминать о ждавшей его канцелярской жизни. «Да, братец, — скажет он в разговоре с Фаддеем Булгариным, — я по себе знаю, как судьба располагает человеком и как малейшее обстоятельство может иметь влияние на всю жизнь. Отец мой, бедный дворянин, не прочил меня в военную службу. У нас был родственник в Москве, к которому меня хотели выслать, потому что он обещал записать меня в какую-то канцелярию. Из меня хотели сделать подьячего, то есть доставить мне средства к снискиванию пропитания пером и крючками. Не имея понятия ни о какой службе, я даже не думал прекословить отцу».