Аракчеев

23 декабря 1825 года состоялось приведение приговора в исполнение. Лобное место устроили в селе Грузино на поляне прямо против колоннады собора Святого апостола Андрея Первозванного. Оцепили его ротой солдат. Собрали крестьян с женами и детьми со всей вотчины, чтобы видели и запоминали, как страдают преступники.

Василий и Прасковья Антоновы умерли на месте наказания во время экзекуции. Елена Фомина — через несколько дней. Все остальные осужденные вынесли назначенные им удары кнутом, отлежались, отсиделись в остроге и отправились в Сибирь.

Декабрист Н. И. Лорер отмечал впоследствии в своих записках: «Между сосланными не нашей категории нашлись мастеровые разного рода и за хорошую плату скоро снабдили нас всем необходимым. Помню, из них много было дворовых людей аракчеевских (сосланных) за убийство его любовницы. Эти люди рассказывали нам такие ужасы про своего прежнего господина, что сердце, бывало, содрогается».

Следствие по делу об убийстве Настасьи продолжалось долго и после того, как были наказаны главные обвиняемые. «Следователи» искали тех, кто знал о замысле убийства, но не донес. Как известно, кто желает найти — тот всегда найдет. Находили и они[204]…

Губернатору Д. С. Жеребцову излишнее усердие, проявленное при расследовании дела об убийстве Настасьи Шумской и определении приговора, обойдется недешево. Спустя год после описанных событий он будет обвинен в злоупотреблениях, допущенных при ведении этого дела, предан суду и отстранен от должности.

Граф Аракчеев так и не оправится от пережитого потрясения. До самой своей смерти он будет переживать ужасную смерть своей возлюбленной Настасьи.

После расправы над дворовыми, причастными к убийству Настасьи, Алексей Андреевич направился в Юрьев монастырь к отцу архимандриту Фотию искать утешения. Пребывание графа в монастыре Фотий запечатлел затем надписью, вырезанной на медной решетке в церкви: «На сем месте болярин Ал. Ан. Аракчеев в дни скорби своей возсылал теплыя свои молитвы к Богу».

После смерти Настасьи графу открылись некоторые тайны ее жизни, весьма для него огорчительные. Алексею Андреевичу показали записочки, писанные Настасьей молодым офицерам, — их содержание со всей очевидностью свидетельствовало о том, что его дорогая возлюбленная была ему, увы, неверна.

***

Спустя некоторое время Аракчеев принялся распечатывать оставшийся от убиенной скарб и обнаружил среди ее вещей множество подарков, присланных ей знатными петербургскими чиновниками, хотевшими через ее посредство размягчить каменное для них аракчеевское сердце. Алексей Андреевич не оставил эти подарки у себя, но приказал составить подробный список на все подаренное его любовнице имущество с указанием фамилий дарителей и затем послал им их подарки обратно.

На сорока огромных возах подаренные Минкиной вещи были привезены в столицу. Средь бела дня их начали развозить по домам знатных персон, искавших милости у Аракчеева через его любовницу. Многие из них, стремясь избежать позора, заявляли, что они ничего знать не знают, и отказывались принимать возвращаемые вещи. Но неистовый в своей страсти унизить ясновельможную публику, Аракчеев приказал сообщить их сиятельствам и высокопревосходительствам, что ежели они не примут подарки обратно, то он велит пропечатать в ведомостях списки с оригиналами их писем к крестьянке Настасье Минкиной. Все тотчас признали свои вещи и поспешили в Грузино изъявить графу Алексею Андреевичу свою благодарность и преданность.

Об этой истории рассказал в своих записках князь П. А. Вяземский. Петр Андреевич испытывал подлинные муки страдания от сознания того, что сановники, его окружавшие, собственной подлости посвятившие жизнь свою, не подвергнутся за это никакому наказанию. «Одна моя надежда, одно мое утешение, — молил князь, — в уверении, что они увидят на том свете, как они в здешнем были глупы, бестолковы, вредны, как они справедливо и строго были оценены общим мнением, как они не возбуждали никакого благородного сочувствия в народе, который с твердостью, с самоотвержением сносил их как временное зло, ниспосланное Провидением в неисповедимой своей воле».

Князя Вяземского можно было бы успокоить, сказав, что наказания свои, так же как и награды, всем назначено получать именно при жизни и что современные ему, своей подлостью прославившиеся сановники от наказания не ушли. Многим из них наказание явилось не в чем ином, как в облике Аракчеева, будто нарочно посланного им для того, чтобы сполна вкусили они за свои низкие делишки всяческих унижений. Впрочем, кто знает, возможно, унижение личного достоинства не было для них такой мучительной казнью, каковой мнится оно нам, — может, для них являлось оно блаженством, ведь самому оскорбительному унижению предавались они вполне увлеченно и самозабвенно.

***