Аракчеев

Аракчеев полюбил Настасью, как только ее увидел, причем полюбил на всю жизнь. В 1806 году в честь этой роковой для себя женщины Алексей Андреевич поставил в Грузине неподалеку от своего дома роскошную чугунную вазу.

Полюбила ли сама Настасья Аракчеева или нет, трудно сказать. Но как только она осознала, что граф влюблен в нее выше меры, то стала всячески угождать его любви к ней. И оказалась она удивительно талантливой в магическом искусстве обвораживать, влюблять в себя. Да и поняла непростую натуру своего хозяина-любовника так, как никто другой не понял.

В 1803 году Алексей Андреевич узнал, что его возлюбленная крестьянка родила от него сына. Радость графа была безмерной. Это еще сильнее привязало его к Настасье. В 1808 году Аракчеев послал своего адъютанта генерал-майора Ф. Е. Бухмейера в Белоруссию с поручением добыть бумаги, удостоверяющие дворянство мальчика. Бухмейер нашел там человека, продававшего такие бумаги, и купил документы на имя дворянина Михаила Шумского. Мальчик-шляхтич с таким именем действительно жил в Белоруссии, но ко времени приезда сюда генерала Бухмейера уже умер. Его могила располагалась какое-то время на одном из кладбищ города Витебска, а затем бесследно исчезла.

После того как мальчик Настасьи Минкиной был объявлен Шумским, сама она стала в соответствии с этим зваться Настасьей Шумской.

Когда новоявленный Михаил Шумский станет уже взрослым, Алексею Андреевичу расскажут историю его рождения. К огорчению своему он узнает, что Михаил не только не его сын, но даже и не Настасьин. Настасья, думая покрепче привязать к себе графа, очень желала родить от него ребенка, но оказалась неспособной к этому. Тогда лукавая женщина договорилась с одной из беременных крестьянок, чтобы та отдала ей ребенка после того, как тот родится[134], сама изобразила для графа беременность, а когда родился у крестьянки сын, взяла его себе, представив дело так, будто родила сама.

Став фактической женой Аракчеева, Настасья Минкина одновременно сделалась для него незаменимой и в качестве домоправительницы. Умная и злая, энергичная и волевая сверх меры, она поддерживала порядок в доме графа, надзирала за прислугой, вела финансы. Первое время после того, как Аракчеев «возвысил ее до своей интимности», она оставалась неграмотной. Но когда Алексей Андреевич начал поручать ей дела по управлению имением, Настасья, как ни тяжко ей это было, выучилась и читать и писать, поскольку должна была теперь регулярно отчитываться перед своим хозяином. Во всяком случае, в 1807 году она писать уже умела, о чем свидетельствует письмо к графу Аракчееву от 14 июля, начертанное ее рукою[135]: «Батюшко ваше сиятельство Алексей Андреевич! В Доме вашего Сиятельства слава Богу по сие время все благополучно, и как люди, так и скот все здоровы. У нас сегодня народу очень довольно было и служили благодарной молебен и просили Бога, чтоб вы были здоровы и веселы и народ очень радуется, что вас пожаловал Государь Император и мы батюшка будем очень рады естли пожалуете к нам сюда. Еще батюшка сего дни у нас рано поутру проехал Александр Яковлевич Шамшев, а Федор Иванович Темерцов у нас теперь гостит с двумя своими дочерьми и также работу показывает. Я посылаю вам земляники шпанской одну корзиночку и клубники одну корзиночку, но я думаю, что она благополучно не может доехать, потому что ягода очень нежна. Остаюсь слуга ваш верный Н. Ф.».

Мать графа, Елисавета Андреевна, очень огорчалась от того, что ее старший и любимый сын, достигнув стольких лет и занимая столь высокое положение в обществе, не женится. В то время она проживала в селе Курганы вместе со своей матерью Надеждой Яковлевной. Алексей Андреевич часто навещал мать и бабушку. Еще чаще писал им письма. Елисавета Андреевна нередко обращалась к сыну-сановнику с просьбой устроить кого-либо на хорошее место. Алексею эти просьбы очень не нравились, но он делал, что мог, дабы ублажить мать. «При отправлении брата Петра Андреевича, — сообщал граф Елисавете Андреевне в письме от 27 марта 1805 года, — имею отвечать сам на ваше родительское приказание: 1. Господина Мышенькова я большой нуждою определил в корпус, и более прошу вас в корпус определять не присылать, ибо всегда в корпусах очень много сверхкомплектных, и ни под каким видом не принимают. 2. Петербургского полка унтер-офицера Михайлу Андреева перевесть ныне к себе в артиллерию не можно, ибо таковые переводы запрещены, в чем и прошу извинить. 3. Письмо ваше родительское от 15 марта я сего числа получил, и узнав об вашем здоровье, много порадовался, а об себе доношу, что я ныне очень слаб становлюсь: день бываю здоров, а три болен, видно Богу так угодно, да видно тысячи-то душ не легко наживать… В рассуждении моей поездки с братом Петром Андреевичем, то я охотно бы оное выполнил, естли бы не проклятая служба, которую я проклинаю, что опять в оную муку попал».