Аракчеевский сынок

– Ну да, – прибавил Шваньский тем же резким тоном, – свои делишки обрабатываете. Не об науке дело, сударь, а вы извольте мне сказать прямо и толком, спит она и проснется, или с ней что нехорошее, и она не проснется. Помрет, что ли. Вот что мне важно знать!

Ветеринар снова нагнулся, прислушался к биению сердца, пощупал пульс, потрогал голову, присмотрелся к дыханию девушки и пожал плечами.

– Кажись, просто спит. Да вы пробовали будить? – выговорил он.

– Ах, Создатель мой, – воскликнул сердито Шваньский. – Ведь вы мне, сударь, этот вопрос, пойди, раз сто делали. Ну, будите сами. Ну, что же? Будите!

Но ветеринар будить девушку не стал.

– Давайте пробовать все, что можно… – сказал он.

XXX

И тотчас же «звериный врач» – как мысленно окрестил коновала Шваньский – потребовал себе горчицы, уксусу, кисейки, холодной и горячей воды, муки и перцу, льду и спирту, тряпок, миску, сито, нож, ложку и т. д., бесчисленное множество всякой всячины. Спальня чуть не обратилась в кухню. Началась возня и стряпня, дым коромыслом. Разумеется, пришедший Копчик помог тоже, чем и как только мог.

Много всяких фокусов проделал коновал над девушкой, но толку оказалось мало. Прошло около часа возни с ней, а Марфуша по-прежнему лежала на спине без движения и без сознания, как безжизненный труп.

Однако Копчик первый заметил одно новое явление и передал свое наблюдение господам. Ему показалось, что девушка дышит легче, ровнее. Коновал и Шваньский присмотрелись внимательнее и согласились с замечанием лакея. Девушка дышала видимо лучше, грудь поднималась ровнее и выше, дыхание стало спокойнее и свободнее.

– Верно! Видать, что лучше! – воскликнул радостно Шваньский. – Молодец, Василий! Тебя за это замечание наградить след. А то я было совсем и руки опустил. Доложу Михаилу Андреевичу, что ты первый меня успокоил. Он тебя за это… Эх, я и забыл про Пашуту. Тебя ведь другая награда ждет… Да-а! – протянул Шваньский. – На-а-гра-а-дит он тебя за Пашуту. Будешь ли ты еще к завтрему жив-человек и на этом свете.

И от этих слов, сказанных полушутя и равнодушно, у Копчика дрогнуло сердце. Он сам тоже каждую минуту ожидал с прибытием барина такой расправы, от которой можно было внезапно очутиться мертвым. Копчик задумчиво вышел из спальни и уселся в прихожей, стараясь надумать что-нибудь.

Шумский в пылу гнева, который вдруг вспыхивал в нем и необузданно проявлялся в первое же мгновенье – всегда схватывал и вооружался тем, что оказывалось на подачу руки… Если же не было ничего, он кидался на человека и, схватив за волосы, встряхивал и тотчас же с силой отбрасывал от себя. На этом все и прекращалось, гнев остывал так же быстро, как вскипал.

Копчик знал все это по рассказам, и отчасти по опыту. Редко Шумский бил человека кулаком в лицо, хотя именно это и производилось постоянно всеми господами без исключения.

Вся суть была теперь для лакея в том, чтобы в минуту гнева барина не нашлось бы ничего под рукой его. В противном случае, конечно, он мог легко и убить.

Копчик решил поэтому объявить о побеге сестры тотчас же, как только Шумский войдет в прихожую. Вместе с тем, он нашел трость барина и положил ее на столе, в прихожей, на виду.

– Непременно за нее схватится… – решил Копчик. – А ничего не окажись, пожалуй, бросится в гостиную да схватится за шандал о семи рожках. А в нем полпуда. Ну и убьет!

Шандал о семи рожках, по названию лакея, был, собственно, большой бронзовый канделябр, который, рассказал Копчику кучер, был уже раз «в деле» был и в починке. А лакей, испробовавший его на своей голове, был свезен в больницу.

Тревожно и лихорадочно обдумывая все это, по мере приближения минуты возврата барина домой, Копчик охал и вздыхал, прибавляя вслух:

– Вот жисть-то пёсья. Почему есть на свете мы – холопы крепостные. И лучше бы нам совсем не родиться на свет, или бы родиться зверями, лошадьми да коровами.

Наконец, у подъезда раздался стук дрожек, барин подъехал… Лакей бросился отворять двери…

– Что девчонка? Жива? – спросил Шумский, войдя в прихожую и сбрасывая шинель на руки лакея.

– Жива. Ей лучше.

– Спит все-таки?

– Спит, но вздыхает хорошо… А у нас, Михаил Андреич, беда стряслась. Я не виноват. И не знаю как. Сидел по вашему приказанию около швеи, не отлучаясь… А покуда вся беда и приключилась…

– Обокрали?

– Ох, много хуже… Беда страшнеющая…

– Говори что, дьявол! – рассердился Шумский.

– Пашута убежала, – дрогнувшим голосом выговорил Копчик.

– Пашута!! – вскрикнул Шумский и, схватив себя за голову рукой, замер на месте.

– И не знаю-с… Не понятно… Ножик добыла…

– Пашута! – повторил Шумский тихо, не слушая лакея. – Все пропало! Все…

Копчик бормотал что-то уже совсем бессвязное и дрожал всеми членами, ожидая сейчас взрыва гнева и расправы…

– Когда? Как? – выговорил Шумский таким упавшим голосом, который поразил Копчика, несмотря на его собственное смущение.

– В ночь… Иван Андреевич… дали ей ножик. Я не давал. А больше некому… Извольте спросить Ивана Андреевича. Я не знаю-с.