Аракчеевский сынок

Глазам Шумского представилась очень большая горница совершенно пустая. Вдоль одной стены были стойком расставлены, приперты к ней длинные доски, а около них, на полу, стояло несколько ведерок. Вокруг них двигались трое крестьян и один солдат, все с кистями в руках, а между ними, спиною к Шумскому, – был сам граф Аракчеев, в сюртуке без эполет.

При звуке запертой двери он обернулся. Увидя сына, Аракчеев уперся в него своими безжизненными стеклянными глазами. Ни единый мускул в лице его не шевельнулся.

Молодой человек почтительно приблизился. Граф поднял и протянул руку. Шумский, едва коснувшись до нее пальцами, как всегда чмокнул край рукава. Затем, ни слова не сказав сыну, Аракчеев повернулся опять к малярам и заговорил с ними, кратко, однозвучно, сухо выговаривая слова. Маляры отвечали вперебивку и говорили довольно свободно.

Было очевидно, что вследствие вольного обращения с ними всемогущего вельможи, они видели в нем только простого барина.

– Ну, ты, теперь малюй вот эту! – выговорил Аракчеев, указывая солдату одну из досок.

Солдат взял ведерко, опустил кисть и, приблизившись к доске, начал мазать.

Тут только Шумский заметил, что доски, припертые к стене, были уже наполовину вымазаны. Штук десять лоснились, выкрашенные разноцветными красками, и штук пятнадцать оставались еще чистыми.

Покуда солдат мазал доску, на этот раз темно-коричневой краской, Аракчеев обернулся к одному из маляров и выговорил:

– Стало быть, коли через год шпаклевка оказалась, то прямо – драть насмерть?

– Дери, ваше сиятельство! Задирай! Я за свою ответствую на десять годов. А это уж какой маляр!

– Прямо такого драть? – повторил Аракчеев.

– Прямо драть, ваше сиятельство!

– Насмерть?

– А уж это как вам будет благоугодно, – улыбнулся маляр, принимая слова за шутку.

– Ты что ухмыляешься? – с оттенком снисхожденья, но сухо произнес граф. – Полагаешь, не запарывал я вашего брата досмерти?

– Как можно-с! Знамое дело. Без этого как же-с?

– У меня, голубчик, в Грузине так порют, как нигде и по всей России – скажу – не умеют. У меня нет этого заведения, как у дворян-помещиков: всыпают зря по триста да четыреста розог. У меня двадцать пять дадут, да таких, что лучше сотни!

– В этом деле тоже наука нужна! – отозвался маляр.

– Ну, вот, и врешь! – громче воскликнул Аракчеев, обращаясь к солдату, который уже кончал доску. – Гляди! Раскрой бурколы-то свои! Нешто это тот колер? Глядите, что он делает! – обернулся Аракчеев к малярам.

– Переложил малость бакану, – отозвался один из мастеровых.

– Какой теперь надо прибавить? – спросил Аракчеев у солдата.

Солдат вытянулся в струнку и глупо пялил глаза. По лицу его казалось, что он даже не собирается ответить.

– Какой краски добавить?! – громко выкрикнул Аракчеев.

И солдат вдруг еще громче графа развязно и бойко рявкнул.

– Не могу знать, ваше сиятельство!

В голосе его была та твердость и уверенность, как если бы он прямо и точно определял требуемое вопросом.

– Молодец! – выговорил граф. – Начинаешь привыкать. Терпеть не могу, когда ваш брат путает да брешет! Отвечай прямо, ясно: «не могу знать» – и конец.

– Не могу знать! – еще громче и охотнее брякнул солдат.

– Ну, вот что ребята. Вы мне его в месяц времени обучите. Чтобы он у меня по первому слову всякие колеры пускал, а чтобы из всякого колера хоть десять разных выходило. А обучишься, – прибавил граф, обращаясь к солдату, – унтер-офицером будешь, а то и фельдфебелем будешь! Какой ты губернии?

– Костромской, ваше сиятельство!

– А уезда?

– Не могу знать, ваше сиятельство!

– А как сказывают? Чай слыхал от людей?..

– Кш… Кишмяшенского!

– Кинешемского?

– Точно так, ваше сиятельство!

– А сколько тебе лет?

– Не могу знать, ваше сиятельство!

– Молодец! А как батька с маткой сказывали?

– Как лоб забрили, сказывали – двадцать второй шел.

– А когда забрили?

– Об Миколы зимние три года будет.

– Сколько ж тебе ныне лет?

– Не могу знать, ваше сиятельство!

Аракчеев поднял руку и потрепал солдата по плечу.

– Из тебя толк будет. Я уж вижу…

– Рады стараться, ваше сиятельство!

– Ну, ребята, кончайте мне все эти доски, а завтра утром я приду погляжу: чтобы так, как я сказывал. Хорошо ли вы поняли? Радугой!

– Точно так-с!

– Вот, с этой самой с угольной доски и до последней, чтобы у меня радуга развернулась! Если какого колера не хватит, я вас велю выпороть.

Аракчеев обернулся к сыну и выговорил отчасти насмешливо:

– Вот ты – офицер, флигель-адъютант, в Пажеском тебя всяким наукам обучали – а вот пойди-ка, вымажь мне доску фиолетовой краской.

– Что ж мудреного, – выговорил Шумский.

– Что! – строже выговорил Аракчеев, – мудреного?! Мажь!

Шумский стоял в нерешительности, не поняв слова.

– Мажь! Бери кисть вот и малюй, благо храбр. Ну, валяй! А мы посмотрим! Дай ему кисть!